«Один из самых первых моих пациентов, который умер, перед подключением к ИВЛ позвонил жене и сказал: «Я тебя всегда любил, меня сейчас будут подключать к аппарату». Это самые страшные моменты наших дежурств. Я помню его лицо, как его зовут», – интервью с медиками, которые работают с ковидными пациентами.
Владимир Лиходиевский. Врач-анестезиолог в одной из опорных киевских больниц
Мы прошли очень большой путь за этот год, и наша система очень сильно трансформировалась. Я это вижу на примере своего отделения. Это называется «спасибо коронавирусу». Потому что если бы не эта пандемия, мы бы не получили аппараты экспертного класса, классного рентгеновского аппарата. Не имели бы за спиной такой классной лабораторной службы и организационных изменений во взаимодействии между службами. Хотя одновременно мы прошли и моменты, когда коллеги не хотели с нами общаться, потому что мы работаем с ковидными пациентами.
Но потом, когда они заразились не от нас, у них эта неприязнь куда-то делась. А еще, если бы не эпидемия, мы бы не получали достойных зарплат и к нам бы не пришла молодежь. Еще полтора года назад очередь работать в мое отделение не стояла. А сейчас, учитывая риторику зарплат и надбавок, к нам пришли два молодых врача. Пришли молодые медсестры. На работу оформляется еще одна санитарка. Правда, насчет того, что ты получишь в конце месяца, никакой информации нет. И эта неизвестность раздражает.
Но персонала все равно не хватает. Хотя его никогда не будет хватать. Сегодня (1 апреля) мы побили собственный рекорд. До сих пор у нас не было одновременно более трех человек на принудительном ИВЛ – сейчас их пятеро. Это значит, что всех их нужно хотя бы дважды в сутки перевернуть на живот, на спину. Есть рекомендации каждые 8 часов, но тогда вообще люди откажутся работать. Потому что когда их трое или двое, бригада еще может это как-то преодолеть физически.
— А скольким больным хватает аппаратов?
— 11. Мы расширились, но эта ситуация уже напрягает. Каждому из пациентов еще нужно сделать ряд манипуляций, то есть идет постоянное поочередное введение препаратов, постоянный контроль трубы, замена фильтров, контроль дыхательных путей, водного баланса и, к тому же, это два раза в сутки. Короче, мороки с каждым человеком очень много.
— Сколько персонала желательно закрепить за одним тяжелобольным?
— При всей нелюбви общества к советским временам, скажу, что тогда гигиеническая наука очень хорошо умела считать человеческий ресурс. Было определено, что нужен один врач на шесть реанимационных коек, — оно так и получается. Есть более тяжелые пациенты, есть более легкие. Лично я физически не успеваю пролечить всех 10 пациентов, просто не хватает времени, чтобы их пройти.
Но я кайфую от своей специальности, и, конечно, не кайфую, когда приходится хоронить пациентов. Мы говорим «хоронить», потому что ты знаешь этого человека и уже воспринимаешь его, как родственника. Сейчас таких больных пятеро. Но если дело доходит до принудительной искусственной вентиляции легких – прогнозы неутешительны. Легкие уже поражены, а дыхательные мышцы устали и 90% таких людей умирает. Однако нельзя говорить, что ИВЛ убивает. Мы очень боимся такой риторики. У человека с интубацией есть небольшие шансы на жизнь, а без нее нет вообще.
И если человеку 50 лет, и он на ИВЛ, процент того, что он выживет, гораздо выше, чем у того, кому за 70. Потому что у такого человека ресурсы организма уже исчерпаны в плане почек, печени, кардиологии и так далее. Хотя у меня был пациент, выживший в 72 года.
— Когда умирает молодежь, это тоже связано с плохим здоровьем, сопутствующими заболеваниями?
— Не обязательно. У них может быть обширное поражение легких, и это зависит от генетических особенностей. Ибо болезнь – это не только влияние микроорганизма на человека, это еще и реакция организма на нее. И от того, как реагирует иммунная система человека, многое зависит. Например, существует чрезмерная реакция иммунной системы — это то, что называется «цитокиновый шторм» (Гиперцитокинемия — потенциально летальная реакция иммунной системы, не несущая защитную функцию). Простыми словами, когда легкие сгорают в этом шторме.
— Я читала про новый штамм вируса, что вроде бы из-за него болеет много молодежи. Или это из-за того, что в принципе количество больных в разы увеличилось?
— Больных больше, чем в прошлые волны – это однозначно. Конечно, есть и новый штамм, хотя я не знаю, какие штаммы сейчас у моих пациентов. Мировое медицинское сообщество еще не дошло до того, что можно через три дня узнать, какой конкретно вид вируса у этого пациента. Например, с гриппом, у нас есть быстрые тесты и если пациент идет в реанимацию, благодаря чему мы понимаем, что это за штамм.
А если это грипп типа А, мы набираем ПЦР, отправляем в лабораторию — и через три дня нам говорят, что подтвердился он, или нет. С ковидом, к сожалению, пока это невозможно.
А насчет молодых, если они сначала еще сидели дома на дистанции, носили маски, то сейчас расслабились. И одно дело, когда попадают в реанимацию 80+, другое, когда им лет по 30,40. но болеет много, болеют семьями.
Один из самых первых моих пациентов, умерший, был молодым. Это случилось еще прошлой весной. У него было трое детей, и ему был 31 год. Тогда гормоны еще не входили в протокол, но мы ему их кололи. У него было обширное поражение легких. Он задыхался, и мы предложили ему ИВЛ. Перед подключением он позвонил жене и сказал: «Я тебя всегда любил, меня сейчас будут подключать к аппарату». И вот самые страшные моменты наших дежурств. Я помню его лицо, как его зовут.
Поэтому я бы еще раз хотел подчеркнуть, что мы не заинтересованы в смертях наших пациентов. Хотя слышать приходилось разное. Была и такая ситуация: почти сняли с ИВЛ, стоит трахеостома (отверстие в горле, которое непосредственно соединяет трахею с внешней средой), пациент уже пробужденный, дышит самостоятельно. Но дело в том, что у тяжелых больных есть большие шансы получить еще и бактериальную пневмонию. И вот этому пациенту, уже дышащему самостоятельно, становится хуже.
Мы сеем гнойную мокроту – и приходит ответ, что там супер стойкий микроб, который чувствителен лишь к одному в мире антибиотику. Его, конечно, у нас нет, потому что это терапия четвертой линии. Поэтому его должны заказать родственники. Но они начинают спрашивать: «А у вас, что в больнице этого нет? Лечение коронавируса бесплатное!». И трудно объяснить, что мы всем обеспечены, а вот это придется купить.
Из себя я его не сделаю, потому что я его не выделяю. В результате они что-то покупают, что-то нет. Но мы имеем пробелы в терапии – и тем временем пациент умирает. Кто виноват? Анестезиолог. Потом звонят, проклинают. Притом, что я сам искал препарат по знакомым медикам. Это все неприятно, но я понимаю, что родственники в этот момент в таком реактивном состоянии, когда ищут виновных лиц.
Есть другие случаи, когда звонишь, говоришь о смерти, а в ответ слышишь «Спасибо». Это очень выбивает из колеи. Но есть и такие, что хотят отблагодарить тебя за то, что ты пытался спасти их близкого человека. Они, например, оставляют препараты и говорят, что, возможно, эти лекарства кому-то спасут жизнь.
Я сейчас буду говорить неправильные вещи, но в каждом отделении есть заначка из таких препаратов. Они не стоят ни на каком балансе, но если у тебя вдруг есть ампула «норадреналина» в тумбочке, или тот антибиотик, который влияет на бактериальную инфекцию, ты уже спокойно проведешь ночь, потому что кого-то из пациентов дотянешь до утра. Но ведь официально ты не имеешь права это делать.
— Сейчас больницы заполнены. Что делать людям, куда ехать, если нет мест?
— В Киеве с этим проще. Здесь есть отдел госпитализации. Это такая центральная координационная станция машин «скорой помощи», которая собирает информацию по больницам, где есть места. Она собирала и раньше из хирургии, терапии и так далее, а сейчас из ковидных отделений. Но такого нет в других городах.
Сейчас, если критическая ситуация, и меня спрашивают, можно ли у нас положить человека, а у нас некуда, я говорю, что звоните в «скорую». Но нередко бывает, что пока «скорая помощь» едет, место уже забивается. И тогда приемный покой отказывает в госпитализации.
— Значит, система еще пока не дошла до хаоса?
— Уже на пороге. Можно наставить сколько угодно коек, оборудовать ковидный госпиталь на стадионе, но где взять кислород? Если кислородных точек две, мы их поделим на четыре, но ведь какое качество будет у того кислорода? Ну, и если анестезиологов на большее количество пациентов нет, то их нет — и ничего тут не поделаешь.
— Как думаете, можно ли было предотвратить такой пик эпидемии, и что делать сейчас, чтобы изменить ситуацию?
— Только жесткая риторика и карантины спасут ситуацию. Потому что, вспоминая одну из мотиваций: если лифчик надо надевать так, чтобы грудь не торчала, а трусы так, чтобы половой орган не выглядывал наружу, то маску надо носить тоже правильно. Но предотвратить это нельзя было, потому что есть незрелость общества и недоверие к власти.
Кроме этого развалена эпидемиологическая защита и не создано ничего взамен. Я говорю о нормальных полевых эпидемиологах – их осталось мало. А для того, чтобы их иметь, нужно немало времени и нужна соответствующая зарплата.
Я не являюсь специалистом в этой области, и пусть они меня поправят, но мне кажется, что мы не смогли ограничить заболеваемость очагами. Потому что у нас люди могли заразиться друг от друга не в семье, не на работе – это были бы очаги. Семья заболела – все в изоляции, все контактные лица ограничены и все на карантине. То же самое с работой — офис на изоляцию, всех контактных на карантин.
Но люди могут заразиться друг от друга в общественном транспорте, лифте, магазине, потому что кто-то один не считает нужным надеть маску. Или таскают ее по два месяца, что она стала черной за ушами.
И народ апеллирует детскими аргументами, типа, а пусть меня государство обеспечит этими масками. Ну не капец? Тебе что лучше — потратить две гривны в день на маску, или на трубе дышать в реанимации?
— А со стороны государства, что нужно было сделать, или все сделали, что могли?
— Информационная политика. Я считаю, что у нас проблемы с коммуникацией в принципе, административной, в частности, как на местах, так и по всей вертикали. Никто никому ничего не говорит. А еще мне бы очень хотелось, чтобы было санитарное просвещение. Но не такое, чтобы люди сами себя лечили дома, потому что каждая мама — педиатр. Речь идет о гигиеническом смысле и смысле распознавания состояний. И когда лучше обращаться к врачу, а когда можно не обращаться.
— А что скажете о вакцинации?
— Я вакцинирован. Был готов к каким-то побочным действиям. И имел официальное побочное действие — у меня поднялась температура выше 38 градусов. Я это все преодолел «Парацетамолом» в течение двух дней. К семейному врачу не обращался, ведь эта ситуация полностью контролируемая. Мои родители тоже вакцинировались остатками вакцины. И в принципе, нормально все перенесли.
Я хотел бы, чтобы наше общество осознало, что Индия – это страна с ядерным оружием. Индия — это почти миллиард населения. Индия производит все: от паровозов до микроэлектроники. А Украина производит? Нет. А Украина способна разработать свой препарат? Нет. А способна ли она сделать препарат по лицензии? Возможно. И поэтому гнать на Индию нет никакого смысла. Добавлю, что разрабатывать новые формулы, новые препараты могут три, ну, четыре фармацевтические компании в мире.
Я не думаю, что в компании «AstraZeneca» сидят дурачки, которые бы положили на этой теме свою репутацию. Индийский завод поставляет вакцину, не скажу, что везде, но, наверное, в 60% процентов мира. И это тоже провал нашей информационной политики, потому что канадский главный санитарный врач и израильский премьер-министр сделали для вакцинации больше, чем украинцы все вместе взятые. В агитационном смысле, что это эффективно и безопасно.
— Мне кажется, что поэтапная вакцинация – не решит проблему так быстро, как хотелось бы. Только быстрая и массовая, или я ошибаюсь?
— Кто-то из моих друзей приводил мне пример, что когда исследовали, что в возникновении рака шейки матки ключевую роль играют некоторые виды ВПЧ (вирус папилломы человека) и от него можно вакцинироваться, и можно вакцинировать подростков до начала половой жизни, Китай законтрактовал эту вакцину на 5 лет вперед. Ее не было в мире 5 лет. Так же и здесь, Индии все равно кому продавать.
Но, раз уж есть скандал на дипломатическом уровне, когда индийское посольство говорит, что у вас в стране плохое мнение об Индии и нашей вакцине, то мы будем продавать ее кому-то другому, потому что у нас она разлетается, как горячие пирожки — это катастрофа.
Я обычно против фразы, что, «а давайте делать, как у кого-то, но, например, государство Израиль построено евреями для евреев». И у них забота о своих гражданах достигла того, что вакцинировано или 70, или 80 процентов взрослого населения за очень короткий срок.
Значит, если мы говорим, что Украина для граждан Украины, давайте уже будем воплощать это в жизнь. Но почему-то из коронавирусного фонда надо было строить дороги, а не наладить хотя бы сборку современных аппаратов ИВЛ по документации, которую выложила для свободного доступа американская фирма «Medtronic». Просто это никому не интересно.
— Понимаю, что прогнозировать невозможно, но ведь вы имеете свое мнение насчет будущего – мы в этой передряге надолго?
— Год назад мы надеялись, что это будет год. Но существует пессимистический сценарий – что это будет 5 лет в таком же примерно темпе. Через 5 лет мы, наверное, сгорим, я имею в виду профессиональное выгорание. Потому что уже год работаем в турборежиме — и конца-краю не видно.
И есть еще одна страшилка, которая потенциально может осуществиться. Я работаю в отделении, где широко используются антибиотики. И до меня доходят тревожные слухи, что еще на не госпитальном этапе, люди начали самостоятельно употреблять антибиотики. И если эта ситуация не изменится, я прогнозирую, что через 5 лет у нас будет такая резистентная флора к антибиотикам, что они вообще перестанут работать. Как я уже говорил, позволить себе новую формулу антибиотика могут лишь 4 конторы в мире.
Последний новый препарат появился не так давно. А следующий препарат появится нескоро. Поэтому, если наши граждане будут назначать их сами себе, когда надо и не надо, то впоследствии люди могут начать умирать от бактериальных инфекций.
— И что делать? Или, как говорится, когда не знаешь, что делать — сиди и жди…
— Пока труп коронавируса проплывет по реке (Смеется). Надо меняться. Этот кризис должен быть триггером к изменениям. Мне мама всегда говорила, что выживает не самый сильный, а самый приспособленный из видов. И уже в университете я узнал, что это постулат теории эволюции. Мы должны приспособиться к новой реальности. Изменить отношение друг к другу, к этой болезни, проявлять рациональное чувство страха, что эта болезнь опасна, и что она убивает.
Дарья Дмитриевская. Семейный врач. Соучредитель ОО «Медицинские лидеры»
— Расскажите о рабочем дне сейчас, я так понимаю, он ненормированный?
— Официально рабочий день должен длиться чуть больше семи часов, но получается больше, потому что после приема идет ведение больных онлайн, или по телефону, или в мессенджере. Последний год это особенно актуально. В связи с ковидом рабочий день стал более ненормированным — стало больше пациентов, которых нужно наблюдать ежедневно.
Это не так, как раньше, что пришел человек с какой-то простудой или другой патологией, мы назначили ему лечение и знаем, как оно будет продолжаться. А с ковидом почти каждого человека, который заболел, надо вести каждый день. В лучшем случае — раз в два дня. И вдобавок к основному приему есть несколько десятков человек, которые постоянно на связи.
— Сверхурочный труд как-то оплачивается? Или это по собственной инициативе?
— Это никак не оплачивается, и я бы не сказала, что это инициатива, но мы понимаем, что это наши пациенты и поэтому стараемся, насколько это физически возможно, быть на связи. Однако часто это зависит от врача. Быть на связи с пациентами 24/7 не является его обязанностью. Для этого существуют другие звенья медицинской помощи, например, экстренная помощь.
Но мы стараемся по мере возможностей держать связь с больными для того, чтобы вовремя выявить осложнения. И хотя не очень можем их предотвратить, потому что они очень индивидуальны, но учим пациентов, как контролировать ситуацию и вовремя реагировать, когда становится хуже.
— Если вы понимаете, что человека надо госпитализировать, как это происходит в режиме онлайн? Персонально ли его осматриваете?
— Как правило, имеются показания к госпитализации – это сатурация крови ниже 92. А вообще, я прошу пациентов присылать мне ежедневно апдейт (с английского языка — обновление состояния). И если вижу, что есть какие-то показатели, по которым действительно необходима госпитализация, то я рекомендую вызвать «скорую помощь» и ехать в больницу.
— Все ли пациенты сдают тесты? Все имеют ли такую возможность?
— Не всегда есть возможность, потому что государственная лаборатория работает не каждый день, а берут этот тест раз в неделю в клинике. Однако на тот момент он не всегда актуален. Некоторые делают его в частных клиниках, некоторые не делают вовсе — и последнее по разным причинам: либо не могут, либо не хотят. В любом случае сейчас мы ведем практически все ОРВИ, так как ковид, и его лечение более или менее одинаковое.
Редко бывает явно видно, что это точно не ковид – это когда через три-четыре дня становится намного легче, и нет никаких симптомов, которые бы нас могли натолкнуть на такую мысль. Хотя симптоматика при заболевании ковидом общая и не уникальна именно для него.
— А ставить диагноз без теста вы можете?
— Без теста нет. И даже тогда, когда человек сделал ПЦР, и он отрицательный, но при этом есть понимание, что это, скорее всего ковид. Однако без подтвержденного официально теста ПЦР мы не можем ставить этот диагноз и вписать это в документы.
— Значит, учитывая все это, статистика, которую мы имеем в отношении ковидных больных, очень условна.
— Действительно условная статистика, потому что нет широкого тестирования, а еще довольно нередко случаются ложноотрицательные результаты. Но если бы широкое тестирование было доступно, даже учитывая эту погрешность, мы бы имели более реальную картину.
— Когда человек вернулся из больницы, и долечивается дома, вы отслеживаете, как разворачивается его история болезни? И как долго, если можно в среднем подытожить, люди обычно болеют после выписки, особенно те, что были в тяжелых состояниях?
— Как правило, так, когда человек возвращается из стационара, он определенное время у нас находится на больничном листе. А вот как течение болезни идет дальше – это индивидуально, примерно от недели до нескольких.
— А бывали повторные случаи?
— Нечасто, но у меня было несколько пациентов. И мы знаем, что такое возможно.
— Второй раз болеют так же, как в первый раз, или тяжелее / легче?
— По-разному, но я бы сказала, что со склонностью к более тяжелому течению. Потому что болеют не через долгий промежуток времени, а буквально в течение нескольких месяцев и имеется истощение организма на фоне первого ковида. Я сама болела дважды, и второй раз действительно было тяжелее.
— А прививку себе делали?
— Буквально позавчера. У меня была температура в течение суток, ломка и слабость. Это ожидаемые реакции. Сегодня утром уже все нормально.
— Сейчас пик заболеваемости. По вашему мнению, это закономерно, так и должно было быть, или с чем-то это связано? И можно ли было это предотвратить?
— Это можно было предотвратить, если бы Минздрав послушал «Центр экономики здравоохранения Киевской школы экономики», который говорил о необходимости локдауна на месяц еще где-то в октябре-ноябре прошлого года. А не ждать Нового года, ярмарок, то есть разных праздничных моментов. И мы бы к новому году уже вышли из локдауна и, скорее всего, могли бы существенно снизить этот пик заболеваемости.
— Думаю, что ограничения на массовые мероприятия и празднования должны быть и в дальнейшем, поскольку праздники впереди.
— По моему мнению, то, что сейчас происходит, – это растянется не в течение нескольких недель, это на месяц или два. И чтобы бороться с этой болезнью, нужна массовая вакцинация. Так, как это происходит в Израиле, где сейчас закрываются ковидные больницы. Но с той скоростью, что у нас, – это маловероятно, поэтому растянется надолго. А еще, если мы медленно вакцинируем людей, увеличиваем вероятность мутаций. Хотя нельзя отказываться даже от такого ритма, что есть сейчас, потому что это хоть какие-то шаги в борьбе с ковидом.
— А какая есть поддержка и плюсы со стороны власти, Минздрава и что бы хотелось еще воплотить, чтобы условия труда на сегодня были лучше?
— Из преимуществ — появилось и оборудование, и какие-то определенные новые навыки, но это очень точечно, то есть не везде — и часто за счет отдельных людей, отдельных больниц, если там нормальное руководство. Вообще, пандемия либо обострила те проблемы, которые уже были, либо усилила какие-то преимущества. Со стороны Минздрава, скорее всего, произошел какой-то откат, потому что несколько лет подряд у нас было определенное движение вперед в какой-то открытости, по диалогу между министерством, НСЗУ и врачами.
Но сейчас то, что делает министерство, – это во многом возвращение к совку. И это большая демотивация на фоне нынешней нагрузки. Семейные врачи вообще до последнего времени не считались такими, которые работают с ковидом, притом, что 90 с лишним процентов всех ковидных больных как раз проходят через нас — мы не знаем, кому мы заглядываем в горло. И работаем мы с ними часто без защитных средств, потому что их у нас, просто нет.
Риски имеются большие, а ценности этой работы нет. Но когда-то, когда станет легче — и мы будем иметь опыт этой нагрузки, возможно, вынесем из этой практики много чего полезного. Но вопрос, как многие врачи к тому времени останутся в медицине. Мы катимся к выгоранию.
— Если ковид никуда не денется, а врачи будут выгорать – не лучшая картинка. Что нас ждет?
— Мы будем иметь коллапс медицины. Сейчас ситуация плохая — в больницах нет мест, но пока коллапса нет. И это благодаря тому, что у нас было реформировано первичное звено и у большинства больных людей есть связь с семейным врачом. Если бы сейчас все было так, как еще три года назад, когда люди обращались к участковым терапевтам, но большинство вообще не знало, кто их врач, — коллапс произошел бы буквально в течение нескольких месяцев.
Потому что каждому больному надо было бы идти в поликлинику и сидеть там в очереди. Система этого просто не выдержала бы.
— Много ли тех, кто обращаются поздно?
— Бывают такие, что через неделю после начала болезни, бывают те, кто где-то в интернете консультируются и приходят ко мне, уже принимая антибиотики. Приходится с этим бороться, потому что употребление антибиотиков с первого дня — это опасно. К сожалению, не все врачи компетентны в этом отношении.
А бывает так, что человек в течение трех лет не нашел себе семейного врача — и начинает панически искать, когда уже не первый день болеет. И ты помогаешь ему дистанционно, хотя это совершенно незнакомый пациент. Но мои пациенты, которые давно задекларированы, обращаются буквально сразу и не делают лишних движений.
— Какие случаи из практики во время ковида запомнились больше всего?
— У меня была молодая пациентка, которая умерла. Так сложилось, что со мной составили декларации больше молодых людей, чем пожилых. У этой девушки неожиданные осложнения после ковида начались почти через три месяца. Она даже не успела пройти обследование – умерла от тромба. Ей было 27 лет, спортсменка, без сопутствующей патологии.
После такого ты начинаешь еще больше переживать за каждого, дергаться на сообщения и вообще не можешь не отвечать на телефон, что днем, что ночью, потому что каждый раз боишься, что может произойти подобное. Это травматический опыт. Вот сегодня воскресенье, а я уже провела до 10 консультаций. Это люди в разном состоянии, в основном ковидные.
А еще хорошо запоминаются пациенты, с которыми у нас есть диалог. Благодаря выполнению четкой инструкции показаний, они даже с очень непростыми случаями болезни справились без госпитализации. Этот диалог очень важен и сохраняет много сил. С другой стороны, есть те, кто плохо выполняют твои рекомендации, вовремя не предоставляют информацию о себе. А ты физически не можешь каждому написать сам.
Обязательно надо договариваться со своим семейным врачом о способе коммуникации, который, прежде всего, удобен ему. Надо понимать, что у нас бывает до двух тысяч пациентов. Из них несколько десятков, а то и несколько сотен болеет одновременно. Поэтому, чтобы врач, грубо говоря, постоянно держал вас за ручку, – при всем желании невозможно.
— Какой опыт было бы неплохо перенять из других стран в борьбе с ковидом? Чего не хватает на данном этапе, чтобы облегчить вашу работу?
— Нам не хватает руководства, которое смотрит на шаг вперед, а не догоняет. Такого, как в других странах, которые слушают ученых и предсказывают, что может быть через месяц, два. И что-то делало бы по поводу угроз. И не хватает просвещения среди людей относительно той самой вакцинации, потому что она действительно работает. На примере этого вируса, к которому пока нет определенной привычки иммунитета, мы увидели свет в вакцинации.
Поэтому эти все манипуляции по поводу: не тот производитель, не такая вакцина очень сейчас вредят.
— Как вы отдыхаете, как отвлекаетесь от работы?
— Всегда радостно слышать какой-нибудь фидбек от пациентов, когда человек пишет, что выздоровел, что все хорошо. Но надо выбирать свой формат работы – и, видимо, понять, что всех спасти ты просто не сможешь. Хоть и хочется помочь каждому. Чтобы это реально осознать, возможно, должна быть определенная психотерапия. Но так же важно, чтобы люди это тоже понимали, и не ожидали, что, если ты врач — на тебе вся ответственность.
У меня была ситуация, когда человек с сатурацией 80 не хотела ехать в больницу. Это не моя клиентка, просто консультировалась, и хотела, чтобы ее вели дистанционно. Но отказываться в таком состоянии от госпитализации нельзя, потому что этот человек рискует умереть. И вот такая собственная безответственность просто убивает.
Автор: Вика Ясинская
Источник: Цензор.НЕТ
Перевод: BusinessForecast.by
При использовании любых материалов активная индексируемая гиперссылка на сайт BusinessForecast.by обязательна.