За три дня до этого интервью, на страницах «Зеркала недели» вышло другое. Главным героем его был глава другого антикоррупционного органа – директор НАБУ Артем Сытник.
Правда, то его интервью ставило жирную точку на надеждах о единстве «антикоррупционного фронта». Все, что сказал Сытник, – пространные и крайне, резонансные обвинения в адрес Холодницкого.
Поэтому УП решила переадресовать все их лично руководителю САП. Назар Холодницкий предложение об интервью принял.
Читайте также: Шпионские игры-2. Луценко, Сытник и Холодницкий в открытой войне
На входе в приемную руководителя САП стоит металлическая рамка, возле которой посетителей встречают двое крепких охранников. Они достаточно тактично просят нас оставить телефоны в приемной, хотя записные книжки, диктофон и камеру позволяют взять с собой.
– Очень у вас придирчивые охранники, – здороваемся с главным антикоррупционным прокурором.
– Ага. Лучше бы они такие дотошные были в других ситуациях, – отвечает Холодницкий, вставая из-за рабочего стола, напротив которого стоит теперь уже легендарный аквариум.
О том, как и когда, нашелся «жучок», кто шантажировал Холодницкого и как он собирается защищаться на дисциплинарной комиссии прокуроров – в материале УП.
«ЕСЛИ ЭТО НОВЫЙ АНТИКОРРУПЦИОННЫЙ ТАНДЕМ, ТО Я ТОЧНО ЛИШНИЙ…»
– Начнем с вопроса, который за последние дни много кто себе ставил. Для чего вам сдался аквариум?
– Он был здесь. Я не принес его с собой. Это государственная собственность, как и все здесь. Даже вот на столе «золотые» подставки под ручки. Это все здесь было, на всем инвентарные номера.
– А когда именно вы на этом аквариуме нашли «жучок»?
– Это было 6 марта.
– Запись с него есть только в НАБУ и ГПУ?
– Насколько я понимаю, то да. Это же их совместная спецоперация: НАБУ и самого одиозного департамента Генпрокуратуры (речь о департаменте по расследованию особо важных дел в сфере экономики, так называемый «департамент Кононенко-Грановского»). Вы же сами много писали о роли этого департамента, поэтому его участие в этой истории для меня расставило много точек над «и».
– Когда вы нашли жучок, открыли производство и отдали его расследовать НАБУ?
– По наивности своей…
– Значит, не НАБУ вам рассказало, что здесь жучок?
– Нет.
– Значит кто-то из ГПУ? Больше же никто не знал?
– Нет.
– А как вы вдруг тогда его нашли?
– Просто обнаружили. Когда увидели, что человек, который моет аквариум, как-то неадекватно себя ведет.
– До того, как информация о «жучке» всплыла в СМИ, вам кто-то давал послушать записи с него?
– Мне говорили, что они есть. При этом искажали смысл. Фактически, это была такая себе психологическая атака.
– Кто ее проводил?
– Давайте следующий вопрос. Скоро узнаете. Те, кто хочет, чтобы я быстро освободил место.
– Жучок вы нашли 6 марта. Информация об этом появилась 20-го. Между этими датами две недели прошло. Складывается впечатление, что вам давали время уйти «по-тихому», а когда вы не согласились, то вас решили «вывести с фанфарами».
– Ну, там было еще 8 марта, выходные. Я четыре дня спокойно провел в горах. А потом начали многие интересоваться этими нюансами. Наверное, хотели этими психологическими приемами заставить, чтобы я ушел. Потому что им нужно место.
– НАБУ до последнего пыталось не разглашать эту информацию. Получается, вам эти «сигналы» передавали из ГПУ?
– Это были люди, которые желают, чтобы быстро освободилось место руководителя САП. Возможно, это связано с началом предвыборного марафона. Не знаю. Давайте дождемся КДКП (Контрольно-дисциплинарная комиссия прокуроров, где должны рассматриваться жалобы на Холодницкого). Пусть публично озвучат те записи, что я там говорил. Потому что я еще жалоб (Сытника и Луценко) не видел.
Но из того, что я вижу, то меня обвиняют в разглашении данных следствия. Понимаете, когда Сытник на офф-рекорде журналистам не просто читает протоколы негласных следственно-розыскных действий по делу Кулика, а разглашает сведения, которые задевают честь человека, то это прямая уголовная ответственность.
А я прокурор. По закону, я как процессуальный руководитель сам определяю, какие данные можно разглашать, в каком объеме, кому и что можно говорить.
Еще Сытник в своем феерическом интервью рассказывает, что я давлю на прокуроров. А в прошлом году, когда мой прокурор, скажем, закрыл дело из-за отсутствия доказательств по главному врачу СЭС, эти же люди мне говорили, чтобы я «принял к прокурору какие-то меры». То есть когда им нужно, то я должен влиять на подчиненных, а когда не надо – то это незаконное давление?
– Как вам вообще удалось настроить против себя сразу и ГПУ и НАБУ? Раньше вы же как-то с Сытником находили общий язык и в критических моментах выступали вместе.
– Спросите у них. Если это новый «антикоррупционный тандем», когда детективы НАБУ будут работать под процессуальным руководством самого одиозного департамента ГПУ, то я действительно здесь лишний.
– Ну, это же не первый случай сотрудничества НАБУ и ГПУ. Сытник, по крайней мере, убеждал, что у них были и другие успешные кейсы.
– Я успешных случаев, с приговорами и так далее, не видел. В прошлом году был случай, когда детективы НАБУ с этим департаментом пошли в обход прокуроров САП к заместителю генпрокурора Столярчука и подписали подозрение судье Хозяйственного суда Киева.
Сначала дело было из-за вымогательства взятки, но потом, когда поняли, что взятки нет, то переквалифицировали в мошенничество. Других «совместных успехов» я не знаю. Разве, если считать успехом их мордобой в 2016 году.
«МЫ СДЕЛАЛИ ОЛИВЬЕ, НО БЕЗ МАЙОНЕЗА, И ПОСЛАЛИ В ШТАТЫ…»
– Слушайте, но решения НАБУ пойти на эту операцию против вас не на ровном месте возникло. Это же следствие тотального недоверия между вами и Сытником. Объясните мне, откуда оно взялось?
– Ну, это надо смотреть по конкретным делам. Например, когда мы уже в суде узнаем, что заявитель «не совсем самостоятельный», ему «посоветовали» написать заявление и его действиями руководили. А это может свидетельствовать о возможной провокации. И мы, прокуроры, узнаем об этом в суде, а не от детективов.
Или когда мы слышим в НСРД, что коррупционер говорит, что «мне надо занести долю «наверх», прокурор требует «провести» его, узнать, кому «наверх» этот подозреваемый носит, а детективы берут этого пешку и делают из него главного демона.
Или когда прокуроры узнают о проведении следственных действий по телевидению. Процессуальные руководители не знают, что делают детективы!
Или все говорят о «маски-шоу стоп», а сами приносят мне ходатайство, что давайте проведем обыски у всех и сразу, без разбора, без понимания. Это дико: с одной стороны ходить на форумы и рассказывать «инвестируйте в Украину, мы вас защитим», а с другой – трясти этих же бизнесменов обысками для обысков.
Или, когда следователи вручают подозрение, идут себе в отпуск, а у прокурора сроки следствия идут. Как в деле Охендовского было. Всем показали роскошные дома Охендовского, а через полгода выясняем, что это вообще не его недвижимость.
Или в июне приходят ко мне детективы и говорят, что теперь из 180 тысяч долларов взятки, которые Охендовскому инкриминировали, приходится только 15. И то, чтобы их доказать, надо разослать 5 международных запросов.
Прокурор согласовывает, по УПК останавливает следствие, а руководитель НАБУ выходит и говорит, что в деле Охендовского все готово, только прокурор не хочет подписывать акт. Вы же сами пришли с этими международными запросами! Мы их подписали. Зачем же вы такое делаете?
Это знаете, как будто мы сделали оливье, но без майонеза и послали в Штаты. Пока его привезут, вы ешьте без майонеза, мы его потом положим.
– Но приходилось слышать, что последней каплей для Сытника стало то, что вы поддержали Наталью Корчак, когда НАПК пыталось составить на нее административный протокол. Вы же тогда сказали, что у директора НАБУ конфликт интересов, хоть она потом суды выиграла.
– Я не говорил, что у нее конфликт интересов. Я говорил, что у него может быть конфликт интересов в разборках с Корягой. Вспомните ее кейс. В мае прошлого года по материалам СМИ мы открыли дело. И оно четыре месяца лежит без движения.
Вплоть до того момента, когда Корчак присылает запрос в НАБУ о получении информации по делу Сытника. И в этот момент неожиданно дело по паркоместу начинает очень активно расследоваться.
Я же, как спецпрокурор вижу, как движутся все дела. И когда на миллиардные хищения не хватает детективов, то по делу Корчак начинает работать 10 или 11 человек. Целый отдел. И то так активно все делается, что в пятницу вечером детектив везет повестку свекрови Корчак.
Помните этот анекдот? Не по почте присылает, не какого-то стажера посылает, а лично везет.
Я же вижу, что что-то не то делается. Вы нам запрос, а мы вам производство. Сюда все силы брошены, а на другие дела людей не хватает в НАБУ.
Активизация дела тесно совпала с моментом, когда пришел запрос о предоставлении информации по НАПК. Как я должен реагировать прокурор? Наблюдать, чтобы они между собой головы поразбивали и использовали КПК и процессуальные моменты для сведения личных счетов?
– Когда вы сейчас говорите, что видите конфликт интересов, то это серьезное обвинение…
– Это просто анализ фактов, которые происходили.
– Вы говорили, что якобы вам предлагали работать против НАБУ, но вы отказывались. Что имелось в виду?
– Предлагали найти признаки преступлений в действиях детективов, а еще лучше – руководства.
– Кто предлагал?
– Давайте следующий вопрос.
– Но если вам предлагали заняться какими-то реальными фактами нарушения закона, то почему вы не сделали этого? Это же преступление. А если вас подстрекали что-то придумать, то это тоже незаконно.
– Доказать реальность фактов должно следствие. В ГПУ, в Нацполиции, в СБУ есть свои следственные подразделения. Пусть они этим и занимаются. Я считаю, что было бы аморально работать против детективов НАБУ, особенно прокурорам САП.
Что мы делали всегда и за что меня теперь корят подчиненные, что все данные о возможных нарушениях детективов НАБУ мы посылали в отдел внутреннего контроля Бюро. Им же, для служебных расследований. Результат – никаких нарушений. Все, кто уволился из НАБУ, ушел «по собственному желанию».
Была информация, что детектив пробовал выбить себе землю – уволился по собственному желанию. Одного чиновника при задержании незаконно катали по отелям всю ночь – тоже никто не наказан. И так далее. Если бы я эти моменты направлял в ГПУ, то там бы все были очень счастливы. Но я делал так, как делал.
«ДАВАЙТЕ ВОЗЬМЕМ 20 ОБЫСКОВ, ВДРУГ ЧТО-ТО НАЙДЕМ…»
– Сколько прокуроров работает в САП?
– 35 человек.
– Какое у вас на них влияние?
– Обычная работа. Как руководитель, я должен иногда и крикнуть. Каждый является процессуальным руководителем в своем деле. Но если я вижу, что следствие движется не в том направлении, то я могу вмешаться. Например, когда приходят и говорят: «Давайте сделаем 20 обысков, вдруг что-то найдем, и будет к чему привязаться». Конечно, что я у каждого прокурора спрашиваю, для чего тебе обыск, что ты хочешь найти?
Например, сейчас меня, я так понимаю, будут обвинять, что я давил на прокурора с требованием забрать ходатайство об обыске. Но давайте взглянем на эту ситуацию. Вот вы застройщик, построили не одну тысячу квартир, люди живут, вы не «Элита-центр». Вы вкладываете миллионы в этот бизнес, в работу, в рекламу…
Вас приглашают, вы говорите, что ладно, я предоставлю всю нужную информацию. Только пришлите хоть какой-то запрос. А потом вас вызывают в НАБУ. Могу показать скрин-шот (переписки Холодницкого и застройщика в деле о «квартире Супрун»), с которой у него происходил разговор (показывает на телефоне):
Застройщик: Вышел из НАБУ. Капец они злые. Есть надежда, что больше не будут вызывать?
Холодницкий: как-то плохо отнеслись? Или требует, чтобы сказал то, чего не знаешь?
Застройщик: Все было хорошо, пока Виталий (руководитель отдела НАБУ) не сказал, что менеджера «под лед пустит».
Это как понимать? Если у нас такие методы работы со свидетелями, что мы угрожаем «менеджеров под лед пустить», то я не понимаю, как работать.
Вернемся к обыскам. Предприниматели меня поймут. Вот представьте, вы решили купить квартиру, пришли в отдел продаж, а тут врывается спецназ, кричит «Обыск», и начинает все выворачивать. Вы купите там квартиру? Ясно, что нет.
И когда этот застройщик приходит к тебе сам, даже не на вызов, а так, по-дружески, и говорит, что даст всю информацию. А, к нему приходят и обысками разгоняют всех клиентов. Весь район уже гудит, что там обыски.
И он спрашивает у меня: «Для чего это было делать? У меня теперь стоит сто человек, и спрашивают, будут ли у них квартиры забирать!» Я же готов дать все документы».
Ясно, что когда я об этом узнаю, то не могу на это спокойно смотреть. Потому что мы кричим «маски-шоу стоп», а сами ломаем бизнес человеку, который готов нам помочь и так.
– А вы с этим застройщиком знакомы?
– Знаком, конечно. Более 10 лет.
– А вы такую же логику имеете в других делах, с другими обысками, где не фигурируют ваши знакомые?
– Такую же. Потому что вопрос, который касается обыска – это важно. Мы не можем проводить обыски ради обысков. Вспомните, сколько жалоб, сколько пикетов было под той же ГПУ из-за несправедливых обысков.
Помните, было дело о следователе ГПУ, как раз из этого департамента, что меня сейчас на допросы вызывает, когда он талоны во время обыска воровал? И чтобы в нашей работе не было таких ляпов, я как руководитель прокуратуры должен эти вопросы мониторить.
Или я должен просто ставить резолюции и ни во что не вникать? То зачем тогда такой руководитель сдался?
– А какой вообще процент дел, которые у вас расследуются, и в которые вы вникаете или принимаете решения?
– Как прокурор, как руководитель я не могу пускать дело на самоход. Поэтому я точно разбираюсь в делах, где я лично подписываю подозрения.
– Это, какие дела?
– В отношении всех адвокатов, судей, депутатов всех советов вплоть до Верховной Рады, первых руководителей государства – то есть тех, в отношении которых по закону подозрение может подписывать только заместитель генпрокурора. Плюс, я слушаю все дела, где мои процессуальные руководители готовы подписывать подозрение.
Потому что все думают, что подозрение – это так себе, объявим, а там разберемся. Но нельзя так, это человеческие судьбы. Я хочу, чтобы после объявления подозрения следствие закончилось в установленные сроки.
Потому что если мы вышли на подозрение, то значит, у нас должны быть доказательства. А не просто так, как у оперов была логика, что вот давайте его на три дня закроем, а там он что-то и расскажет. И эта логика почему-то продолжает действовать и у нас. Так нельзя. Если есть подозрение, то доказательства должны быть железные, тем более в наших непростых коррупционных делах.
– Но ведь это ответственность не только детективов НАБУ. Это ответственность и ваших процессуальных руководителей?
– Это ответственность и детективов, и процессуальных руководителей. Но прокурор согласовывает подозрение, он ставит свою подпись! И я как руководитель не могу бросить 35 прокуроров, пусть они живут там своей жизнью, а я буду сидеть в кресле и получать зарплату.
– Годами в НАБУ рассказывают истории, как процессуальные руководители согласовали подозрение, пришли к вам, а вы заворачиваете. Затем вы выходите к прессе и говорите, что не можете согласовать, потому что детективы плохо подготовили подозрение. А в НАБУ возмущаются, потому что это подозрение им согласовал процессуальный руководитель. Они же без его решения к вам не пришли бы.
– Конечно, очень просто – у нас есть процессуальный руководитель, он согласовал и мы пошли. Но надо смотреть каждое конкретное дело и говорить с каждым конкретным прокурором.
Вот я читаю в интервью Сытника, что, оказывается, вся вина на мне в деле по «Черкассыоблэнерго». Я не согласовываю подозрение. А давайте пообщаемся с процессуальным руководителем. Он на последнем совещании говорит: «Я не готов подписать». И что делает НАБУ? Сразу требует от меня заменить прокурора. И не просто заменить, но и говорит на какого прокурора, именно, потому, что «он точно согласует». Это как понимать?
Вся проблема в Холодницком? Прекрасно. Но давайте вспомним дело МАУ. Извините меня, если я вижу, что сторона защиты оказалась профессиональнее стороны обвинения, когда они выиграли три судебные инстанции, включая Верховный суд, то, что мне писать в подозрении?
Когда суд говорит, что МАУ не были обязаны платить эти деньги. Нет состава преступления. Постановление незаконно, которым их обязывали платить. То с чем мне идти в суд? На «хоп-хей-лалалей», потому что там Коломойский причастен?
Параллельно с этим было дело по бывшему главе Госавиаслужбы Антонюку (связывали с Коломойским) по иранским авиалиниям? Дело в суде. Меня прокуроры убедили, что есть доказательства, и дело в суде.
Они говорят, в деле МАУ выводы аудитслужбы. Извините, но вывод аудитслужбы и решение суда, которое вступило в законную силу – это две разные юридические силы. Это как подозрение и приговор суда, когда человек невиновен. Какой документ имеет большую юридическую силу? Наверное, что приговор суда.
Если уже вынесли все в публичную плоскость, то я буду так и объяснять. Если есть обвинения по конкретным делам – давайте.
– Давайте. Например, дело о Фирташе и Запорожском титаномагниевом комбинате.
– Да. Что в нем?
– Из последнего, что доводилось читать, Виталий Шабунин утверждает, что прокурор САП полгода никак не может истребовать выписку из банка о движении средств…
– Давайте спросим процессуального прокурора, какая там стадия. Хотите, прямо сюда вызову?
– Ну, давайте.
– Прокурор Яровая четко мне доложила, что все написанное – ложь. Мы подали, нужны доказательства еще позапрошлого заседания по ЗТМК. А вы знаете, что по этому делу еще есть выделенные материалы по Кипру, но их почему-то никто не хочет расследовать.
Решили, что Сивак (директор ЗТМК) – главный вор. Я говорю: «Нет, давайте дальше идите. Куда деньги пошли? Где они ходили и куда они вернулись? И этот эпизод расследуется. Через крики, через мат. Потому что иногда как не гавкнешь, то караван и не пойдет.
Тем временем в кабинет заходит прокурор по делу ЗТМК Вадим Сидеренко.
– Заходи. А где Ольга Анатольевна (Яровая)? По ЗТМК ты знаешь ситуацию?
– Да, знаю, я же был на суде.
– Расскажи. Нас обвиняют, что мы там не можем что-то донести…
Прокурор Сидеренко о деле ЗТМК:
«Да, действительно, эти выписки… Однако на момент обвинений у нас соответствующие платежи уже были подтверждены другими доказательствами.
«У нас суд не принял банковскую выписку с банка «Надра». В связи с тем, что их выемка была еще, когда в Запорожье дело расследовалось полицией, там были определенные процессуальные нарушения. Мы возражали, но суд принял решение относительно невступления этих доказательств. Но соответствующие платежи у нас были подтверждены другими документами. В частности, мы приобщили копии платежных поручений, которые были изъяты ЗТМК. Это подписанные документы.
Прокурор Яровая приобщила их еще на заседаниях, которые были в начале марта. Поэтому на момент обвинений, что были опубликованы, у нас соответствующие платежи были подтверждены другими доказательствами».
– Значит, то, в чем нас обвиняли, это неправда, я правильно понимаю?
– Да.
– Спасибо.
– Извините, что мы вас дергаем.
– Ничего, если хотите, я вам каждого прокурора покажу. Просто нечего скрывать. Когда такая публичная обструкция, причем «совместная коалиция», то давайте обсуждать все публично.
– А какова вообще атмосфера в коллективе САП после этих событий?
– Коллектив растерян. Никто не может поверить, что люди могут такое делать. Многие задают вопрос, а как с ними тогда работать дальше? Это что теперь после каждого несогласия прокурора с детективами будут «слушать», «жучки» ставить? Будет ли тогда независимым прокурор? Или это просто статист в следствии?
Помните, как Луценко рассказывал о том, что прокуратура и следствие должны быть разделены. Просто чтобы они по одной цепи не носили документы в разные кабинеты. Я абсолютно, согласен с ним. Прокурор не должен быть статистом у детективов и согласовывать все, что им надо.
«УЖЕ НЕ ПЛЕНКИ, МЫ В ХХІ ВЕКЕ ЖИВЕМ, СЕЙЧАС ДИСКИ…»
– Тогда перейдем более предметно к тем обвинениям, которые озвучил господин Сытник в упомянутом интервью. Мы представления в КДКП не видели, и пленок не слышали. Поэтому пока что интервью – это единственные озвученные обвинения…
– Смешно, я также не видел и не слышал. Но послушаю обязательно. Ведь к тем жалобам должны быть приобщены диски. Уже не пленки, мы в ХХІ веке живем – сейчас диски. Я хочу посмотреть текст полностью. И не просто слова, а действия, которые были после тех слов сделаны.
Давал ли я кому-то указания закрывать производства, или я давал кому-то указания не расследовать дел, я сказал, что мы чего-то не будем делать.
– С того, что озвучил Сытник, несколько претензий к вам уже примерно понятны.
– Давайте по очереди.
– У вас часто здесь бывают фигуранты дел, свидетели и все остальные? Это вообще легально?
– В отличие от директора НАБУ, который является просто директором НАБУ, но не детективом, я не просто руководитель САП – я еще и прокурор в конкретных производствах. Прокурор, осуществляющий процессуальное руководство в конкретных делах. Разницу улавливаете? Я не просто директор САП, который имеет 35 казачков. Я осуществляю функции прокурора.
Поэтому правильно, или неправильно, что ко мне приходят свидетели или фигуранты – вопрос риторический. А к кому они должны ходить? Но пусть кто-то покажет мне, что ко мне пришел некий фигурант дела, и я сказал его закрыть. А что, прокурор должен закрыться от всех и ждать, что дело само как-то будет расследоваться?
У нас, к сожалению, было много производств, где детективы рассказывали одно, а в суде оказывалось другое. Потому что мы не делали, как вы говорите, факт-чекинг. Прокурор приходит, а судья спрашивает: «Где доказательства этого, этого, этого». И прокурор сидит и думает, что ему детектив говорил, что все есть, а его нет. Поэтому прокурор, который идет в суд, действительно, должен и сам общаться и со свидетелями, и с подозреваемыми.
Вот, например, вопрос заключения соглашения со следствием. Оно заключается между прокурором и подозреваемым. Если тот придет сюда, то что – это преступление? Я, например, уже трижды видел фигуранта дела по ОГХК Ругала (близкий к Николаю Мартыненко руководитель Объединенной горно-химической компании). Он ходит к прокурору на допросы. Разве это означает, что у них позапроцессуальные отношения?
– Давайте ближе к обвинениям. Из озвученного Сытником первым идет дело Труханова. Вроде бы на «пленках» есть подтверждение, что вы предупредили одесских чиновников об обысках.
– Давайте подождем тех «пленок». Мне интересно, как я в феврале рассказывал о том, что в декабре предупреждал одесситов. Мне это очень интересно.
– Но ведь вы примерно должны помнить, что говорили. Давайте так, это вы говорили Труханову, что у него будет обыск?
– Я с Трухановым в жизни ни разу не общался. Так и запишите жирным шрифтом: Холодницкий ни разу в жизни не общался ни с Трухановым, ни с Вугельманом (заместитель мэра Одессы), ни с кем другим из задержанных лиц.
А вот подозрение Труханову подписано мной лично. И оно подписывалось несколько раз. Последний вариант уже прокурор сам дописывал. Говорит, пусть детективы мне больше ничего не несут, я сам напишу, как должно быть. И я это подозрение подписал.
А Сытник рассказывает… Феерическое интервью. Оказывается, я Труханову рассказал. А я ни разу не общался, ни с ним, ни с его адвокатами – ни с кем.
Знаете, когда Труханова задержали, то его в тот же день в суд почему-то не привезли. Я звоню в НАБУ и спрашиваю, в чем дело. Знаете, что мне говорят? «У нас машина поломалась».
А у меня наступает дежавю: адвокат тот же, что у Насирова, суд тот же, период времени – примерно тот же. Все показывает на то, что будут затягивать следствие. Звоню: «Давайте слушать сейчас». – «Нет, пусть переночует». Ну, переночевал. Легче стало? За ночь прибежали титушки, имеем мордобой, имеем раненого полицейского. А этого всего можно было избежать.
– Вы никогда не требовали вывести Труханова с этого дела?
– Я вам объясню, как у нас происходит процесс. Всегда прокурор, когда обсуждает дело, кому какие подозрения и тому подобное, то он должен каждому фигуранту расписать его роль. Есть прокурорский жаргон: «А что там, можно его вывести как-то?»
То есть я как прокурор должен думать не только с позиции обвинения, но и понимать, что в суде будет говорить защита. Как она будет «выводить» фигуранта по делу.
Это слова, это обсуждение, это рабочие моменты. Но давайте посмотрим на действия. Наверное, Труханова будут «выводить», но сейчас подозрение есть. Я его подписал.
– В деле о «квартире Ульяны Супрун» Сытник обвиняет вас, что вы требовали вернуть из суда уже согласованное процессуальным руководителем ходатайство об обыске?
– Наверное. «Многочисленные факты» и «много дел», о которых он заявляет, то все ведут к этому одному делу. Все эти дисциплинарные проступки, в одном деле. Они же хотели услышать диалог на взятку, что Холодницкому на работу чемоданы с деньгами приносят. Он же это сам признает в интервью.
Что там написано? «Зарегистрирована передача денег?» – «Нет, но от этого не легче». Вот если бы принесли две сумки денег, то был бы «джек-пот». Но на прямой вопрос, «на записях зафиксирован факт передачи денег?», ответ – нет.
Потому что я как пришел с квартиры в Вишневом, так и вернусь туда после отставки. Но я не позволю, чтобы меня и мою структуру обливали грязью. На КДКП мы рассмотрим каждое слово и каждое действие публично.
– Вы говорите, что хотите публичного разговора. Соответственно все, что есть на тех записях, станет достоянием общественности. Сейчас известно, что, якобы, на тех записях есть ваш разговор здесь с депутатом «Народного фронта» Георгием Логвинским. И, вроде, он в том разговоре просит вас каким-то образом закрыть нужное ему дело, и потом вы такое требование ставите своим прокурорам.
– На сегодня это дело не закрыто. Это раз. Во-вторых, я хочу услышать, где и кому я ставлю требование о закрытии производства. Я такого себе никогда не позволяю. Я уверен, что максимум, что я мог как руководитель, спрашивая прокурора, ставить требование – прими законное решение. Если некоторые думают, что слова «законное решение» означает закрыть дело, то каждый думает в меру своей распущенности.
Мы обсуждали различные риски, конечно. Это рабочая дискуссия между двумя прокурорами, между руководителем и начальником отдела. Конечно, мы обсуждали разные риски, и публичные в том числе. Но у нас такие дела. Каждое из них – это какие-то публичные риски. И мы должны быть к ним готовыми.
– А почему депутат Логвинский вообще сюда ходит?
– Послушайте, если брать народных депутатов, то у них есть право приходить без предупреждения. Это их право, прописанное в законе. Я не могу их не пустить. Вот утром, перед вами, пришел нардеп Куприй. Без предупреждения, просто пришел и принес два заявления. Будем исследовать.
– Идем дальше по тексту интервью Сытника. Там фигурирует фамилия олигарха Олега Бахматюка. Каким таким магическим образом дело, которое находится в подследственности НАБУ, вашим решением было передано Национальной полиции?
– А давайте послушаем процессуального руководителя?
– Просто целый парад.
– А как мне иначе? Если я буду сам только говорить, то все будут думать, что я что-то не так говорю. Послушаете разных лиц.
Заходит прокурор Виталий Кравец.
Прокурор Кравец о деле Бахматюка:
«Дело расследовалось точно больше года, насколько я помню. Руководитель САП на меня не влиял, потому что при принятии того решения, насколько я помню, меня в стране не было. Но именно решение проговаривалось при детективах, при директоре НАБУ Сытнике на оперативном совещании.
Накануне совещания у меня был разговор с одним из детективов. Он признал, что следствие, к сожалению, уперлось в тупик, что невозможно получить материалы, которые бы подтверждали соответствующие финансовые транзакции в рамках одного из банков. Потому что база данных банка не сохранилась. Соответственно, он мне докладывал, что мы вряд ли сможем пойти с этим делом в суд.
Тем не менее, на следующий день состоялось совещание в широком кругу уже с руководством НАБУ. Там детектив докладывал уже немного другую позицию, что, все же, им нужно еще два месяца. Я согласовал продление следствий на эти два месяца, но их детективам тоже не хватило».
Холодницкий: Я тоже на тебя давил?
Кравец: Вообще не помню, чтобы вы на меня давили. Давили на меня другие люди, которые работают не в САП.
– В материалах «прослушки», якобы фигурирует еще одна фамилия. Генерала Сергея Будника, руководителя департамента полиции охраны. Он к вам приходил?
– Нет. Я его не видел ни разу. Генерал Будник – сейчас скажу, чтобы позвали прокурора и по этому делу. Вы же хотите объективности?
Рассказывает прокурор Денис Демкив:
«Мы изучили все материалы НСРД, прослушивания мобильного телефона его, посредника, стационарного телефона в кабинете Будника. Не было установлено ни одного разговора, чтобы посредник общался с Будником о получении денег.
Кроме того, деньги, которые были найдены у Будника – 5 тысяч гривен под ящиком с алкоголем. Хотя все остальные деньги хранились или в сейфе, или на кухне. Притом, другие деньги не изымались, только эти 5 тысяч гривен. Хотя общая сумма взятки была 179 тысяч 400 гривен.
Но для меня ключевым был другой факт. Последний транш взятки, 96 тысяч гривен, посредник принес в дом Будника и забрал с собой, когда уходил.
Там было стационарное прослушивание, и во время разговора они поговорили на любые темы, но только не те, что касались тех денег. Если люди знали о тех 96 тысячах, то они о них бы, хоть что-то говорили».
– В Генеральной прокуратуре есть уголовное дело против вас, из-за которого возникло это прослушивание. И есть дело на Сытника из-за разглашения материалов дела. Но его дело идет как уголовное, а ваше выделенное в дисциплинарное. Почему?
– Не факт. Насколько я знаю, меня вызывают на допрос по уголовному делу из-за разглашения тайны следствия. Но в чем ситуация? В процессуальных статусах двух человек.
Директор НАБУ не является детективом. А я не только руководитель САП, я еще и прокурор. И в тех производствах, в которых меня обвиняют, что я разглашаю данные следствия, я действовал как процессуальный руководитель.
А процессуальный руководитель, по закону, сам решает объем информации, который, кому и когда он имеет право раскрывать.
Я и по делу Супрун в группе процессуальных руководителей, и по другим делам в группе процессуальных руководителей. Поэтому я свою позицию знаю, как доказывать. Если это будет в рамках уголовного процесса, то доведу его и в рамках уголовного процесса.
Я – процессуальный руководитель. Если уж мы запрещаем процессуальному руководителю, то знаете… Есть мое дело, я процессуальный руководитель, а мне другие будут рассказывать, что я могу говорить, а что нет? Поэтому здесь мы поборемся.
– Во всей этой истории, как вам кажется, то, что дело сейчас пошло не в суд, а в КДКП, это ускорит процесс вашей вероятной отставки, или, наоборот, замедлит ее?
– Посмотрим, как будет собираться КДКП. По закону, у них есть два месяца на рассмотрение ходатайства. Я на КДКП буду доказывать каждую позицию. Давайте сначала почитаю жалобы, что там написали, послушаем. И каждое слово будем комментировать и судить не просто слова, а пусть покажут разговор полностью, что было дальше.
Вот поговорили, как вы говорите, с Логвинским о закрытии дела, и что дальше, какие мои действия были дальше? Я сказал закрыть дело, я сказал расследовать, собрать доказательства и принять законное решение? Тут немного есть разница, и основательная.
Давайте будем вызывать конкретных прокуроров. По каждому делу пусть докладывает процессуальный руководитель. Им нет поводов бояться, я же для всех уже сбитый летчик, меня все уже хоронят. Поэтому прокурорам нечего бояться.
– Вас, кстати, не удивляет то, что, раньше, когда происходили хотя бы какие-то трения в рамках антикоррупционных органов, посольства, в том числе США, всегда оперативно реагировали, а сейчас – штиль?
– Ну, какой штиль? Наши иностранные партнеры многое делают для антикоррупционной работы. И мы очень благодарны. Но, конечно, это не означает, что мы будем делать все, что скажут.
Я не думаю, что здесь иностранные страны должны как-то вмешиваться. Есть комиссия, примем решение. Еще раз говорю, я за должность не держусь. Но решение приму после окончания всех процедур.
– А вы рассматриваете вариант того, чтобы остаться?
– Сейчас об этом рано говорить. Вопрос в том, хочу ли я этого сам. Сейчас, после тех всех событий и событий и попыток скомпрометировать САП и ее руководителя.
– А вы хотите?
– Я не знаю. Я хочу показать результат и вижу, что делается все, чтобы я этого не сделал. Хочу показать не просто результат, пиар, задержания и громкие фамилии. Я хочу показать приговоры. А приговоры должны основываться не на ругани в фейсбуках и тому подобном, а на доказательной базе.
Там уже мне приписывают и антисемитизм. Ну, посмотрим. Это делается уже, чтобы я ушел – припиши все что хочешь.
– А вы…
– Хотите спросить, я антисемит?
– Нет, вы говорили что-то такое?
– Не знаю. Я не помню. Если я что-то такое и говорил, то готов публично извиниться. Надо просто послушать, время же прошло. Но если там действительно есть вопросы, которые могут трактоваться двояко, то я не буду доказывать какую-то свою позицию, я просто скажу «извините». У меня корона не спадет. Ошибки тоже надо признавать.
– Об ошибках. Если бы вы имели возможность вернуться в прошлое, в тот момент, когда впервые зашли в этот кабинет, вы бы оставили этот злосчастный аквариум здесь?
– Да. Аквариум хороший, рыбки не виноваты. К чему здесь аквариум? Не было бы в нем, было бы в часах, в лампочке, в дверях, в телевизоре, в портрете Шевченко, в тризубе, в фикусе, во флаге… Тут есть, где развернуться.
Автор: Роман Романюк
Источник: Украинская правда
Перевод: BusinessForecast.by
При использовании любых материалов активная индексируемая гиперссылка на сайт BusinessForecast.by обязательна.