Природные ресурсы могут способствовать прогрессу в развитии или тормозить его в зависимости от набора ключевых характеристик государства: способности продуцировать доходы; уровня эффективности управления государственными финансами; способности создать эффективные институты.
Указанное в то же время зависит от системы стимулов и поведения элит, а также от типа политических институтов, которые создала страна. Со временем и то, и другое может меняться и потенциально превращать «ресурсное проклятие» в благословение, или наоборот. К тому же влияние ресурсных богатств на благосостояние может отличаться не только в разрезе государств, но и внутри них.
Иногда бывает так, что когда богатые на природные ресурсы страны достигают определенных успехов в развитии, они превращаются в богатые страны с бедным народом.
«Ресурсная зависимость», «интенсивность», «бум» и «непредвиденная прибыль» – термины, которые обычно описывают влияние природных ресурсов на страну. Термин «зависимость» в основном относится к структуре экономики и оценке доли экспорта в структуре ВВП. «Интенсивность» означает скорость, с которой страна разрабатывает месторождения и осуществляет добычу в них.
«Бум» и «непредвиденная прибыль» является следствием открытия новых природных ресурсов или роста цен на сырьевые товары, которые уже добывают. Тогда «ресурсное благословение» измеряют ценностью природных ресурсов или доходов, которые они генерируют: ресурсной рентой или богатством недр.
Ресурсный национализм всегда характеризовался стремлением государств прямо и расширенно контролировать экономическую деятельность в секторе природных ресурсов. А ресурсный национализм XXI века значительно эволюционировал, и среди прочего предполагает создание фондов суверенного богатства, которые наполняются за счет ренты от добычи ресурсов.
Природные богатства можно обложить налогами, что не создает преград на пути инвестиций, и тогда они будут способствовать формированию эгалитарного (равноправного) общества.
Активы под управлением суверенных фондов иногда сопоставимы по объемам с активами крупнейших в мире инвестиционных компаний и пенсионных фондов с резервами национальных банков.
Инвестиции, которые осуществляют такие фонды, характеризуются быстрыми темпами роста, что увеличивает их потенциальное влияние на мировые финансовые рынки. В кризисные времена суверенные фонды становятся для национальных экономик эффективным стабилизационным инструментом и предоставляют возможность осуществлять инвестиционную экспансию, чтобы увеличить рыночную власть в сфере переработки природных ресурсов.
Активы суверенных фондов можно направлять для усиления контроля над странами — транзитерами (покупка портов и путей сообщения или операторов перевозок, чтобы контролировать всю цепочку сбыта). А также для выстраивания вертикальной цепочки создания стоимости путем приобретения перерабатывающих компаний из стран – потребителей ресурсов, которые держат ключевые технологии добывающей сферы и высокотехнологичных сфер переработки ресурсов и так замыкают цепь.
В конце концов, все эти инвестиции направлены на эффективное использование собственных природных ресурсов, стимулирование спроса на них и, наконец – на перехват технологической инициативы у стран-потребителей.
Поэтому мы становимся свидетелями становления нового вида «ресурсного национализма», который лишь косвенно связан с эксплуатацией природных ресурсов и бестолковым «проеданием» доходов, порожденных ими, что имеет отчетливые признаки либеральной экспансии.
А также «антиресурсного национализма» богатых демократий, запрещающие за средства фондов суверенного богатства заключать соглашения о слиянии и поглощении, особенно на рынках США и Европы.
Борьба за контроль
Главными истцами в делах против ресурсного национализма, разновидности экономического национализма, как правило, являются иностранные инвесторы или страны-потребители ресурсов, а не представители гражданского общества богатой ресурсами страны. Как метко отметил Андреас Пикель, неолиберальный дискурс относится к экономическому национализму как к пагубной доктрине, а к его сторонникам – как к политическим врагам.
Ресурсный национализм следует отбросить в случае осуществления экономической либерализации (составляющей частью которой является приватизация ресурсов) – так говорит теория. Но в случае экономической либерализации интересы частных предприятий ярко доминируют над правительствами принимающих стран в переговорах о доступе к природным ресурсам или управлении ими.
Так, осуществленная приватизация ресурсов часто связана со злоупотреблением властью — когда компании непрозрачно используют свою экономическую мощь, чтобы обеспечить достижение политических целей, которые взамен обеспечивают их коммерческие интересы. Иногда транснациональным компаниям, которые конкурируют за ресурсы, выгодно остановить демократические процессы, чтобы поставить под контроль месторождения.
В такой ситуации достижения целей устойчивого развития (в части уменьшения асимметричности относительно распределения доходов, роста эффективности использования ресурсов и внедрения экологических технологий) становятся невозможными, как и содержание результатов социального развития, в которых государство предварительно достигло.
Суверенные фонды Катара, Кувейта, Саудовской Аравии и Арабских Эмиратов имеют объемы от $200 млрд. до $600 млрд. каждый.
Ресурсная приватизация ассоциируется с потерей контроля над национальными ресурсами, а ресурсный национализм предполагает его восстановление. Поэтому и ресурсный национализм, и приватизация ресурсов часто ассоциируются с обвинениями в нечестной игре.
Хотя честность и нечестность в таком случае будет зависеть от точки зрения наблюдателя, поскольку главным признаком ресурсного национализма является то, что правительства стран с богатыми природными ресурсами пытаются самостоятельно ими управлять, ставят национальные интересы выше от устоявшихся норм практики ведения бизнеса с инвесторами в либеральной мировой экономике.
Сила суверенных фондов
Наше короткое сообщение о том, как не превратить в проклятье богатство, данное Богом стране, путем использования правильной торговой политики и учреждения фондов, которые наполняются за счет ресурсной ренты, можно проиллюстрировать несколькими примерами успеха. К ним, в частности, принадлежит Чили – страна, о которой благодаря мифотворцам от неолиберализма известно то, что ее успешность заключалась лишь в либеральных реформах.
Конечно, то, что существенной составляющей финансового базиса развития небольшой страны (государственного бюджета и иностранных инвестиций) были и остаются добыча и переработка меди (две трети экспорта, более 12% наполнения бюджета), как правило, замалчивали.
Хотя такие примеры стоило бы приводить, чтобы показать комплексный подход, сочетание ресурсного национализма и либеральной экономики (60% составляют услуги), а также использования Стабилизационного фонда меди (созданного в 1984 году) для обеспечения устойчивого валютного курса и покрытия бюджетного дефицита.
Более успешным использованием рентных поступлений для преодоления ресурсного проклятия принято считать Норвегию. Достижение этой страной более сбалансированной экономики связано с тем, что созданный в 1990 году для нивелирования последствий колебаний спроса и предложения Государственный нефтяной фонд страны сразу получил функцию аккумулировать нефтяные доходы для будущих поколений.
Наконец этот инструмент назвали Государственным пенсионным фондом (создан в 2006 году, объем за 2020-й – около $1,1 трлн.), который является частью пенсионного страхования и дает возможность инвестировать в перспективные сферы развития и одновременно обеспечивать высокий уровень благосостояния населения, которое стареет.
Чтобы завершить упоминания о стандартном ныне использовании ресурсной ренты для налаживания развития, добавим, что суверенные фонды Катара, Кувейта, Саудовской Аравии и Арабских Эмиратов имеют объемы от $200 млрд. до $600 млрд. каждый.
Четыре китайские суверенные фонды имеют объем на уровне норвежского Государственного фонда, однако их совместное участие в установлении другого типа взаимодействия в рамках инициативы «Пояс и путь» доказывает инвестиционную экспансию для контроля стран-транзитеров и стран-потребителей ресурсов до более высокого уровня, чем зависимость адресатов инвестиций от Китая.
Особенно ярким является проявление ресурсного национализма XXI века в сфере добычи и использования редкоземельных элементов (РЗЭ). Это группа из 17 материалов, которые используют в производстве системно важных элементов для продукции оборонной промышленности и машиностроения, в частности электромобилей, ракетостроения, энергетики.
Высокоэффективные магниты, сплавы, стекло, электроника, а также обыденные предметы – жесткие диски компьютеров, смартфоны, жидкокристаллические и плазменные экраны, аккумуляторные батареи, люминесцентное освещение, лазеры и многое другое – все это требует РЗЭ.
Начиная с февраля 2019 года, Россия и США заявили о приостановлении действия двустороннего «Договора о ликвидации ракет средней и малой дальности», следствием чего ожидают наращивание производства и развертывание таких ракет. Поэтому для этого необходимы комплектующие изделия с использованием редкоземельных металлов.
Также без них не обойтись и в производстве и в других оборонных технологиях. Это в таких направлениях, как приборы ночного видения, высокоточное оружие, коммуникационное оборудование, оборудование GPS и другая военная электроника. РЗЭ являются ключевыми элементами для изготовления твердых сплавов, которые используют в бронетехнике и снарядах.
Зависимость ЕС от Китая в поставке редких земельных элементов при планировании перехода на возобновляемые источники энергии также трудно переоценить.
Редкоземельный вызов
30 сентября 2020 года Европейская комиссия создала Новый промышленный альянс (New Industry Alliance, NIA), направленный на укрепление стратегической автономии ЕС в отношении таких сырьевых материалов, как редкоземельные элементы, которые считают ключевыми для зеленого и цифрового перехода ЕС.
«Доступ к ресурсам – это вопросы стратегической безопасности в контексте удовлетворения зеленых амбиций Европы», – говорится в декларации об учреждении аналогичного упомянутой инициативы Европейского сырьевого альянса (European Raw Materials Alliance, ERMA). «Спрос на важнейшее сырье будет только расти, особенно учитывая то, что сейчас идет переход к «зеленой» и цифровой экономике», – отметил Марош Шефчович, вице-президент Комиссии по прогнозированию.
Новая отраслевая группа была создана по образцу Европейского аккумуляторного альянса European Battery Alliance, (EBA). В него вошли более 200 компаний, представителей правительств и исследовательских организаций, занимающихся производством аккумуляторов для автомобильной промышленности. EBA обязал обеспечить устойчивость производственно-сбытовой цепочки в пределах ЕС, что будет способствовать повышению конкурентоспособности европейских производителей электромобилей.
Европейская комиссия заявила, что необходимо обнаруживать препятствия и определять инвестиционные возможности на всех этапах цепочки создания стоимости сырья – от добычи до переработки и утилизации отходов – и одновременно минимизировать экологические и социальные последствия деятельности.
Основной миссией ERMA будет создать стратегическую автономию для цепочки создания стоимости редкоземельных элементов и магнитов, прежде чем распространять на другие виды сырья.
«Хотя Европа имеет шансы стать самодостаточной в литии, необходимом для производства батарей уже к 2025 году, сейчас она существенно зависит от импорта других материалов из ограниченного количества зарубежных стран», – отметил Тьерри Бретон, комиссар ЕС по внутреннему рынку. – Китай, например, обеспечивает 98% поставок редкоземельных элементов в ЕС, Турция обеспечивает 98% поставок бората, а Южная Африка – 71% потребностей в платине».
«Но таких материалов много и в Европе», – добавил он и вспомнил кобальт, боксит, бериллий, висмут, галлий, германий, индий, ниобий и борат. Поэтому в плане действий по критически важным сырьевым материалам, которые Европейская комиссия опубликовала в сентябре 2020 года, несколько раз упомянута необходимость получить «стратегическую автономию» в критически важном сырье, чтобы достичь технологических преимуществ.
Популярность редкоземельных металлов росла в течение последних 20 лет из-за резкого повышения спроса на предметы и в частности на новые технологии, для производства которых они необходимы. «Нефтью будущего» эксперты Европейского федерального ведомства по наукам о земле и сырьевых ресурсах называют диспрозии и тербии, необходимые для производства постоянных магнитов для электромобилей и ветровых электростанций.
Потребность в них в ближайшие 10 лет, по сравнению с 2013-м должна вырасти более чем на 320%. Недаром еще в 1987 году Дэн Сяопин во время посещения крупного месторождения редкоземельных элементов отметил: «На Ближнем Востоке есть нефть, а в Китае – редкоземельные элементы».
Хотя сейчас на рынке РЗЭ доминирует Китай, за десятилетие до 1980-х преобладала доля США. Ситуация изменилась, поскольку бурное развитие производственного сектора в странах, богатых ресурсами, совпало с внедрением принципов устойчивого развития в развитых странах, что стало поводом перемещать производство за границу, в страны, которые исповедовали политику «гонки по нисходящей».
Такая политика предусматривала поощрение прямых иностранных инвестиций путем предложения менее жестких экологических и социальных требований.
Как указано в отчете Министерства обороны США «Оценка и укрепление производственной и оборонной промышленной базы и устойчивости цепей поставок США» («Assessing and Strengthening the Manufacturing and Defense Industrial Base and Supply Chain Resiliency of the United States», 2018), Китай стратегически наполнил мировой рынок редкоземельными элементами по более низким ценам, чтобы вытеснить и отпугнуть нынешних и будущих конкурентов.
«Если спецификация материалов соответствует требованиям, и цена на доллар лучше, тогда вы выбираете те, что экономят ваши финансы», – признает Корай Козе, старший директор по исследованиям цепей поставок в американской консалтинговой компании Gartner.
Фактор экологического регулирования
В исследовании авторского коллектива под руководством Ань Пан рассмотрена взаимосвязь между экологическим регулированием и его влиянием на экспортный потенциал (а, следовательно, и потенциальный рост ВВП) страны, которая к нему прибегает.
Все редкоземельные материалы (РЗМ) подразделяются на три категории: редкоземельное сырье, полезные компоненты редкоземельных материалов и предметы конечного использования РЗЭ, чтобы выяснить асимметрии уязвимости в воздействии на каждый из трех типов использования РЗМ.
Выводы исследователей красноречивы. Во-первых, экологическое регулирование положительно влияет на экспорт РЗМ из Китая, хотя в то же время значительно увеличивает зависимость от цепей поставок для стран-импортеров.
Фактически, перенос производства за пределы Китая в рамках программ по так называемой реиндустриализации развитых стран, или решоринга (возврат ранее перенесенных производств на территорию страны базирования компании), значительно усложняется. Или даже делается невозможным из-за внедрения соответствующих регуляторных норм, в частности экспортных квот.
К тому же влияние экологического регулирования почувствуют и китайские компании, ведь повышение экологических стандартов будет стимулировать китайских производителей активно внедрять новые технологические решения, чтобы уменьшить негативное влияние на окружающую среду.
Во-вторых, есть так называемая неоднородность продукции как объекта экологического регулирования, влияющего на экспорт. Указанные три ипостаси, в которых РЗМ потенциально могут находиться на рынке, по-разному будут ощущать на себе давление экологического регулирования и зависеть от реализации смежных государственных программ по стимулированию развития диверсифицированной экономики с высоким уровнем переработки.
Что касается полезных компонентов РЗМ, то экологическое регулирование играет ведущую роль в продвижении экспорта. Примечательно, что в процессе переработки и плавки РЗМ количество загрязняющих веществ значительно больше, чем при добыче или производстве конечных товаров из уже готового сырья, содержащего РЗМ.
Итак, согласно предположениям авторского коллектива во главе с Ань Пан, Китай может использовать механизм экспортной квоты при продаже РЗМ, но страны, которые взяли на себя обязательства по уменьшению выбросов CO₂, будут вынуждены инвестировать значительные средства в разработку технологий по переработке РЗМ.
Так экологическое регулирование увеличивает для импортеров стоимость сырья, но не ставит непреодолимых преград на пути экспорта и тем более – не ограничивает конечного применения РЗМ. Наконец, технологические инновации – это возможный канал, через который экологическое регулирование влияет на экспорт.
В частности, жесткое экологическое регулирование будет приводить к технологическим инновациям, повышению производительности и, как следствие, увеличению экспорта в стоимостном измерении.
Поэтому момент истины будет заключаться в способах интерпретации правительствами ведущих стран и международных организаций, которые поставили задачу спасти планету от климатических изменений, китайской политики экологического регулирования, к которой упомянутые правительства и организации спровоцировали Поднебесную.
Ведь способы давления на Китай, который применяет те же принципы климатической нейтральности, что и производители, которые используют РЗЭ, заключаются в ограничении набора обвинений и давления в его адрес.
Ведь каждое слово против Китая, без преувеличений обладающего доступом к технологиям будущего, может привести к срезанию ветви устойчивого развития и инновационному прорыву, на которой сидит весь мир.
Авторы: Наталья Резникова, доктор экономических наук, профессор, профессор кафедры мирового хозяйства и международных экономических отношений в Институте международных отношений Киевского национального университета имени Тараса Шевченко.
Владимир Панченко, доктор экономических наук, директор Аналитического центра экономико-правовых исследований и прогнозирования Федерации работодателей.
Источник: Тиждень
Перевод: BusinessForecast.by
При использовании любых материалов активная индексируемая гиперссылка на сайт BusinessForecast.by обязательна.