Посвящается двум нашим коллегам-демографам, которые уже отошли — достопочтенным профессорам Жаку Анрипену и Андре Люксу – в память об их четком видении нашей судьбы в случае демографического краха.
За последние годы автор посвятил часть своих исследований вопросу о стационарном населении как Стратегии государственной политики для Канады и других стран. Основное внимание уделено экономике и экологии. Утверждалось, что преимущество стационарного населения заключается в том, что оно отвечает как долгосрочным запросам экологов, так и краткосрочным – экономистов.
В этой статье, приводя некоторые из тех же экономических преимуществ, автор рассматривает стационарное население как вариант выбора государственной политики с точки зрения национальной идентичности и социальной сплоченности. С этой целью изучены политические и идеологические измерения политики много культурности в Канаде.
Рассмотрены также иммиграционные тенденции в Канаде и Западной Европе, приведены примеры из истории государств-космополитов, их достижений и неудач. Автор приходит к выводу, что с точки зрения национальной идентичности и социальной сплоченности стационарное население является оптимальным решением.
Ключевые слова: демографическая политика, рост населения, Джон Стюарт Милл, социальная сплоченность, много культурность.
Вступление. В последние годы некоторые мои исследования были посвящены вопросу стационарного населения как стратегической цели демографической политики для Канады и западных стран в целом.
В конце концов, я решил рассматривать стационарное население как оптимальный ответ на дилеммы обеспечения устойчивого экологического и экономического развития в духе, напоминающем философию Джона Стюарта Милла о стационарном состоянии. Что «политические экономисты, наверное, всегда понимали с большей или меньшей ясностью, что рост богатства не безграничен и что в конце того, что они называют прогрессивным состоянием, будет состояние стационарное…»(Mill 1965: 746).
Со своей стороны я утверждал, что преимущество стационарного населения заключается в том, что оно отвечает как долгосрочным запросам экологов, так и краткосрочным – экономистов.
Однако, по моему мнению, проблемы, связанные с национальной идентичностью и социальной сплоченностью, тоже заслуживают внимания при рассмотрении вопроса стационарного населения. Демографическая политика — это такая вещь, которая требует оживленного обсуждения, и все варианты решений должны быть перед глазами.
В демографическом плане стационарное население является конфигурацией нулевого прироста населения, с коэффициентом фертильности, который несколько превышает двое детей на одну женщину (точнее говоря, равен 2,1 – чтобы компенсировать смертность). Этот уровень фертильности обеспечит целостную замену одного поколения следующим (Coale 1972).
Из прагматических соображений можем в контексте этой статьи определить стационарное население как такое, что в долгосрочной перспективе останавливается в районе нулевого прироста или на уровне общей рождаемости — два рождения на одну женщину.
Эта статья относится к тому типу разработок по демографии, которые не только описывают состояние проблемы, но и предлагают те или иные действия. Она объясняет и отстаивает определенную позицию. Она — о том, как должно было бы быть и что делать. Много высказано в ней личных мнений, и не все является наукой per se.
Я написал ее как демограф, который давно отошел от дел, но имеет достаточный международный опыт – и научный, и управленческий – чтобы вне узких рамок демографии видеть ее более широкие геополитические последствия. Некоторые используемые формулировки скорее полемичны, чем академически нейтральны.
Ибо время от времени в интересах обсуждения демографической политики на общественном уровне нам следует позволять себе переключиться на «мягкую демографию».
Оставаясь верными нашей дисциплине, которая во многих своих аспектах имеет количественный, аналитический характер, мы не должны пренебрегать пророческими построениями, ведущими в область философии. А еще мы должны иметь смелость отстаивать собственное мнение.
На самом деле это не противоречит дисциплине демографии, поскольку многие демографы высказывали схожие опасения или наблюдения. Выдающийся французский демограф Альфред Сови с его многочисленными трудами, адресованными разным аудиториям, является прекрасным примером. И Натан Кейфиц, хотя и был математическим демографом, тоже предостерегал от поголовного увлечения демометрией, с которой всегда есть риск выхолостить самую суть демографии.
То же самое сделал хорошо известный канадский демограф Жак Анрипен, когда двадцать лет назад на симпозиуме Федерации канадских демографов в 1995 г. заявил следующее. «Остановимся: почему демографы – в частности, канадские – так мужественно отстаивают принципы строгости и далеко не так храбры, когда речь идет о демографическом здоровье их общества?», предполагая, что одной из причин является опасение во всеуслышание высказать свое мнение, «страх пойти против некоторых мифов, почитаемых в западном обществе, чересчур североамериканском» (Непгирип 1995: 307).
Сначала я представлю состояние проблем, связанных с иммиграцией в Канаде, а затем перейду к рассмотрению политико-идеологических аспектов много культурности в Канаде и западном мире в целом. Я также сделаю несколько исторических экскурсов, чтобы оценить ход политического развития государств-космополитов. Затем рассмотрю некоторые возможные развязки социально-демографического ребуса Канады и западного мира в духе предложенного идеала – стационарного населения.
Иммиграция в Канаду: этнические характеристики и тенденции. Основные сведения, приведенные ниже, взяты из Национального опроса населения 2011 г. о масштабах и закономерностях иммиграции за последние годы. Среди стран-членов ОЭСР Канада занимает второе место по доле жителей, рожденных за рубежом (6 775 800 из общего количества 33 476 688 человек, или 20,6% населения); впереди только Австралия с 26%.
В последние годы чистая международная миграция стала важнейшей демографической составляющей роста для Канады. Только в течение 2006-2011 гг. в Канаду иммигрировало около 1 162 900 человек. Примерно 661 600, или 56,9%, прибыли из Азии (включая ближний Восток), в том числе 122 100 из Китая и примерно 121 400 из Индии.
К 1970-м гг. на долю иммигрантов, рожденных в Азии, приходилось лишь 8,5% от общего количества жителей Канады иностранного происхождения; сегодня доля недавних мигрантов из стран Африки, Карибского бассейна и Центральной и Южной Америки увеличилась, и эти недавние иммигранты имеют сравнительно молодой возраст против населения, рожденного в Канаде.
В 2011 г. подавляющее большинство жителей Канады, рожденных за рубежом (94,8%), проживало в городских агломерациях провинций Онтарио, Британская Колумбия, Квебек и Альберта, причем более трех пятых (62,5%) поселились в Торонто, Монреале и Ванкувере.
Почти 6 264 800 человек назвали себя представителями одного из «заметных меньшинств», которые вместе составляют почти 20% всех канадцев. Канадцы родом из Южной Азии являются самым многочисленным из заметных меньшинств. В то же время надо отметить, что три из десяти заметных меньшинств являются уроженцами Канады.
Что говорят нам эти факты об иммиграции и этнической картине Канады в последние годы? На фоне все большей этнической разнородности иммигранты являются молодым, динамичным, сильным, инновационным сегментом населения.
Родившиеся лица в Канаде являются старшими по возрасту (и, можно предположить, более консервативными по убеждениям). Иммигранты селятся в Торонто, Монреале и Ванкувере – крупных городах, идущих в авангарде общественных изменений и доминирующих в экономическом и социально-политическом отношении.
С исторической точки зрения иммиграция в разных категориях – экономическая, семейная, гуманитарная, как постоянная, так и временная – в последние годы (примерно с 1986 г.) достигла рекордного уровня. Иммиграция сейчас дает основную долю прироста населения Канады. Если в 1951-1991 гг. чистая миграция обеспечивала около четверти прироста численности, то в период 1996-2011 гг. – более 60% (Beaujot, Raza 2013: 147).
Ранее иммиграция не только была значительно меньше, но и происходила при демографических условиях, когда население, рожденное в Канаде, демонстрировало сравнительно высокий уровень фертильности. Этого уже нет. Следовательно, интенсивнее происходит иммиграция в условиях, когда канадцы по происхождению имеют показатели рождаемости ниже уровня замещения.
Интересно, что недавние иммигранты первого поколения в Канаде и особенно их дети имеют коэффициент фертильности, который является столь же низким, если не ниже, чем среди канадцев в целом. Это означает, что для сохранения численности населения на нынешнем уровне, не говоря уже о росте, Канада должна принимать все больше иммигрантов.
И если эта тенденция сохранится достаточно долго, три нации-основательницы — французы, британцы и коренные народы – могут оказаться на маргинесах. «Пока иммигранты массово занимают место тех, кто должен был бы рождаться на этой земле, общество, которое принимает их, будет все больше замещаться новыми пришельцами и их потомками, и, в конце концов, практически исчезнет», — писал Анрипен (1989: 119).
По результатам микро моделирования, проведенного группой демографов из Статистического управления Канады «через 100 лет после начала проекта (2006) от 62 до 88% населения будет либо иммигрантами, прибывшими в Канаду после 2006 г., либо их потомками» (Dion et al. 2015: 118).
Картина на Западе. То, что верно для канадской иммиграции, в целом справедливо и для того, что мы часто называем «Западом», а в отдельных случаях и больше. В таблице приведены данные о доле жителей, что родились в другой стране, в составе населения наиболее экономически развитых государств. Как уже упоминалось, Австралия и Канада занимают первые строчки (соответственно 26,8 и 20,6% от общей численности).
Объем статьи не дает нам возможности провести более полного анализа иммиграции и социально-этнической картины западных демократий, однако для наших целей достаточно быстрого взгляда.
Например, в Соединенном Королевстве, по данным британского демографа Дэвида Коулмена, если нынешние иммиграционные тенденции сохранятся, «этнический состав радикально изменится уже в этом веке». «К середине столетия не белого населения увеличится до 24 млн. (31%), а белые меньшинства, совокупно называемые «другие белые» – на 7 млн. (10%). Белое британское население составит менее половины уже к концу 2060-х гг.» (2010).
Отметим, что нынешняя (2014) численность населения Соединенного Королевства – 64,5 млн. С некоторыми вариациями это касается и других западных стран, в частности, Франции. В других странах, таких, как Нидерланды и Швеция, ожидается, что к концу века население иностранного происхождения составит большинство.
Если рассматривать ситуацию в исторической перспективе, одна ее черта кардинально изменилась. С континента эмиграции Западная Европа превратилась в континент иммиграции. Уже одно это является важным поворотным пунктом и имеет для западного мира далеко идущие последствия. Притом, что Канада и США явно были странами иммигрантов, западноевропейские страны по происхождению впоследствии отдали свое место восточным — и южно-европейским, а теперь и неевропейским странам.
Как объяснить рост численности и разнородности иммиграции в западных странах? Простого ответа на этот вопрос нет. Комбинация причин – демографических, экономических, а также идеологических и последний фактор, возможно, является ключевым, поскольку он заставляет политиков согласиться на высокий уровень иммиграции и разнородности.
Идеологическая контрверсия: глобализация и разнообразие против национальной идентичности и социальной сплоченности. Послевоенный бум рождаемости и рост численности населения, породившие такой оптимизм в отношении демографического будущего и процветания западного мира, продолжались недолго.
По состоянию на середину 1960-х гг. демографические тенденции возобновили свое затяжное довоенное падение, и экономика сползла в тревожную «стагфляцию» 1970-х, которая впоследствии сменилась серией рецессий. В большинстве западных стран, и в частности в Канаде, фертильность остановилась на уровне ниже простого замещения, что, по-видимому, стало постоянным явлением для демографии Запада.
Тревога по поводу возможного внезапного сокращения населения, его старения, нехватки рабочей силы, а также проблема постоянства пенсионных потоков начинают преследовать власть. Однако вместо провозглашения политики повышения рождаемости (этот путь считается дорогим и потенциально неэффективным), страны, столкнувшиеся с этой проблемой, решили, что целесообразнее распахнуть двери.
Так иммиграция стала паллиативным решением всех проблем, реальных и мнимых, которые обсели в западном обществе. После всестороннего изучения широкого круга источников по этому вопросу демограф Термот сделал вывод, что «две основные задачи иммиграционной политики» – экономическая (доход на душу населения) и демографическая (противодействие старению) – «…не выполняются» (2011: 105).
Дебрей и Моруа пришли к похожему выводу относительно Квебека. И описали в своей книге «Мнимое средство: почему иммиграция не спасет Квебек» (Le remède имадипаиге: Pourquoи l’immigration ne sauvera pas le Québec) (2011).
Однако, несмотря на это, как и раньше существует мнение, что постоянный рост населения является предпосылкой экономического прогресса (в смысле обогащения на душу населения) и проекцией могущества страны на международной арене. Таким образом, двигателем демографической политики являются программы популистов.
Хотя, как отмечалось ранее, масштабная иммиграция в страну, собственно, что в ней рождено население, которое больше себя не воспроизводит, неизбежно приведет к радикальному изменению ее культурной и этнической принадлежности, эту тенденцию не признают или не рассматривают как повод для беспокойства.
Во-первых, иммиграция согласуется с провозглашенным идеалом транснационального государства в том виде, в котором она была сформулирована такими сторонниками критической теории и постмодернизма, как Деррида (2002) во Франции и Хабермас (2000) в Германии.
Во-вторых, соблюдение принципов равенства — Международной хартии прав человека ООН и, в общем плане, западных либеральных традиций (Fukuyama 2007) – способствует обеспечению этнического разнообразия.
В-третьих, на глобальном уровне действуют экономичные силы, а именно, ненасытный спрос на рабочую силу в экономике в условиях роста глобального неравенства между богатыми и бедными странами.
В-четвертых, политические партии западных демократий конкурируют за поддержку меньшинств.
В-пятых, еще одна важная причина заключается в девальвации национальных ценностей и нигилистическом менталитете в западном мире относительно собственной истории и самой идеи нации (Ferguson 2011). Как результат суммарного действия этих сил в западных странах много культурность сегодня возвышена в ранг официальной политики, и впереди здесь ведет Канада.
Концепция разнообразия культур хорошо задумывалась. Однако я имею серьезные сомнения относительно этого идеологического восприятия понятия нации. Во-первых, сам термин «много культурность» (multiculturalism) является ложным, поскольку не имеет ничего общего с культурой как таковой (кроме разве что пиццы и вареников).
Относительно недавняя концепция интеркультуры (іnterculturalism), предполагающая взаимную адаптацию и обмен, не облегчает дела, потому что является неприемлемой из-за самой своей сущности. Она претендует на то, что имеют внутренне присущие ей добродетели как средство объединения нации: «Единство в разнообразии».
Однако это проще сказать, чем сделать. История изобилует кровавыми конфликтами, и не нужно много, чтобы понять, что первопричиной многих из них было именно то разнообразие, которое кое-кто возносит на пьедестал объединительной добродетели.
Правда заключается в том, что разнообразие является очень сложной конструкцией, причем обоюдоострой. Она может, как обогатить, так и разрушить, и поэтому с ней следует обращаться с большой осторожностью. Политику разнообразия нельзя просто «спустить сверху» или навязать людям во имя какой-то идеи.
В скобках отмечу, что те же люди, которые поощряют разнообразие, выступают за национальное и колониальное освобождение. Я не против. Однако они же намекают канадцам, что те не обладают монополией на землю, которую занимают исторически, и должны делиться ей с людьми из других стран независимо от их количества и перспектив интеграции.
О современном состоянии иммиграции и изменении в этнической мозаике Европейского Союза см. блестящий анализ румынского демографа Василе Гетав (Vasile Gethau, 2016).
Интересный, не скован какими-то рамками, но нейтрален в своих суждениях анализ иммиграции и ее последствий читатель может найти в двух книгах 2016 г.: Don Kerr and Roderic Beaujot. Population Change in Canada («Изменения состава населения в Канаде») и Frank Тровато. Canada’s Population in a Global Context: An Introduction to Social Demography («Население Канады в глобальном контексте»).
Именно из этих двух публикаций автор взял данные об иммиграции в Канаду и ее этническом составе. Относительно современной государственной политики Канады по народонаселению и иммиграции см. Beaujot, Raza (2013).
Из-за «много культурности» на основе формального признака, гражданства, мгновенно создаются новые искусственные общества, что заслоняет собой понятие исторической нации, эволюция, которая – к национально сознательным сообществам людей – продолжалась сотни лет. То, что мы знаем из истории об искусственных государствах, не дает повода для оптимизма.
Например, Римская империя пришла в упадок именно тогда, когда становилась все космическое политическим, читаем мы в «Упадке и падении Римской империи» великого британского историка Эдварда Гиббона (1989, 1848). Есть и более близкие к нам примеры.
Многонациональная империя Австрии, хотя и относилась к отдельности своих многочисленных народов с уважением, потерпела поражение в Первой мировой войне. Многонациональный Советский Союз, тоталитарное государство, не выдержало центробежных сил и, в конце концов, распалось.
Еще позже была Югославия, и единство Испании тоже постоянно испытывают баски и каталонцы, стремящиеся выйти из союза. Бельгия, цветущая, прогрессивная страна, давно бы уже раскололась по этническому признаку на валлонов и фламандцев, если бы не монархия, которой чудом удается держать их в куче.
И кто мог бы предположить, что даже такая стабильная и либеральная страна, как Соединенное Королевство, с его консервативным мышлением, не склонным к радикальным переменам, окажется перед угрозой дробления по этническому признаку, когда Шотландия захочет жить собственной жизнью (Ким 2005), не говоря уже о почти вечном этническом конфликте в Северной Ирландии.
Да и сам Европейский Союз – крупный многонациональный конструкт, возникший после веков братоубийственных войн в Европе, кульминацией которых стали катастрофические бойня и руина двух мировых войн, живет в изрядном напряжении. Что касается Канады, то я оставляю рассуждения о ней читателям, с напоминанием не забывать о квебекских референдумах 1980 и 1995 гг. относительно национального суверенитета; на втором из них, как помним, сторона non одержала победу с лишь 50,58% голосов.
Я не сторонник манихеизма, чтобы делить мир на черное и белое, и признаю, конечно, наличие вариаций и нюансов. Бельгия и в дальнейшем остается федеративным государством, Швейцария считается успешной конфедерацией, и особенно показателен пример Индии, о чем я писал в своей научной рецензии на книгу выдающегося индо-канадского демографа Парамесвара Кришнана «Взгляд на историческую демографию Индии» (Glіmpse of Indian Hіstorіcal Demography):
«За свою историю Индия пережила достаточно потрясений, войн, оккупаций и беспорядков, которые приносили страдания и опустошения. Последними из них были массовое перемещение населения и разделение страны после обретения независимости от Британской империи, и даже сегодня этнические, религиозные и социальные конфликты в Индии – не редкость.
Однако в целом после независимости она произвела стабильные нормы, которые дают возможность этой много этнической, многоязычной, много конфессиональной стране поддерживать внутренний мир и отстаивать демократические ценности» (Romaniuk 2013).
В Западной Европе большие слои населения чувствуют, что им угрожает иммиграция из не западных стран и все большая этническая пестрота общества. Этнически разнородными государствами трудно управлять (Paquet 2008, 2010). Как показали недавние события во Франции, Германии и Бельгии, массовая иммиграция в западных странах превратилась во взрывоопасную проблему.
Как я уже отмечал ранее: «Вряд ли найдется тема, которая порождала бы столько страстей и такую поляризацию общественного мнения, как эмиграция. И это несмотря на то, что все мы являемся продуктом смешивания народов на протяжении всей истории человечества. Нет сомнений, что миграция внесла свой вклад в генетический кроссбридинг и «перекрестное опыление» культур. Ее экономические результаты оцениваются довольно высоко.
Однако в последнее время всюду наблюдается все более жесткое отношение ко всякой, не только нелегальной иммиграции – явление, которое приобретает тревожные масштабы. Долгое время иммиграция была жупелом и мишенью экстремистов и ксенофобов; сегодня она становится законным предметом беспокойства центристских политических сил, и каждый раз больше представляет общее общественное мнение (Romaniuc 1998: 93).
Сводить проблему к «крайним правым» было бы, пожалуй, ошибкой. «Потому что если мы уповаем на Евросоюз как на решение всех проблем, скандируя — Европа!» как мантру и размахивая флагами «Европы» перед упрямыми «националистическими» еретиками, мы можем однажды проснуться и увидеть, что миф «Европы» вместо решения проблемы нашего континента превратился в препятствие для их признания» (Judt 2015: 46). Это слова известного британского историка Тони Джадта, которого вряд ли можно заподозрить в национализме.
Решение Британии выйти из ЕС, а также взрыв феномена Трампа в США являются самыми последними проявлениями этого явления. Обсуждать эту проблему непросто, о чем свидетельствуют следующие отрывки из более ранней статьи автора: «мы склонны смешивать индивидуальные и коллективные взгляды и поведение в отношении alterité (инаковости)».
В то время как любой здравомыслящий человек переступил бы через разницу в цвете кожи и вероисповедании, чтобы увидеть в другом человеке такого же, как он сам, и поступать соответственно, на коллективном уровне действует динамика практически вне контроля каждого из нас. Аналогично мы склонны игнорировать силу природы: вы набрасываете на бочку один обод, а природа прорывается там, где другой.
Приверженность вновь прибывших меньшинств своим национальным, этническим, религиозным и культурным ценностям остается на протяжении поколений, особенно если они представляют культуру, чуждую для принимающей страны. Они склонны лелеять свою уникальность и, наконец, начинают утверждать ее, когда достигают критической массы» (Romaniuk 2012: 7).
Страны и их интересы остаются краеугольным камнем международных отношений, несмотря на тенденции образования наднациональных структур (Smith 2000). По всей глобальной риторике мир становится более, а не менее националистическим – если не в западных демократиях они постепенно угасают, то бесспорно во всех других частях мира, растет ощущение, что настала их очередь творить историю. Страна Кантов «Вечный мир» остается маловероятным.
И хотя мы можем восхищаться идеализмом, например, политического философа Джозефа Каренса (2014), который отстаивает «открытые границы стран» (правда, лишь экономически развитых) во имя прав человека, мы должны смотреть на реальность мира в действии.
Транснациональное государство-общество может оказаться просто иллюзией. Иммигранты и их непосредственные потомки не меньше «канадцев с рождения» хотят видеть свою страну стабильной и процветающей. Они признают важность социальной сплоченности и национальной идентичности. Процветание, мир, свобода, верховенство права и общественная терпимость – это те причины, по которым многие мигранты выбирают Канаду.
Когда мы выделяем национальную идентичность как вопрос при обсуждении разнообразия культур и иммиграции, цель состоит не в том, чтобы поднять нацию до уровня чего-то святого и неизменного во времени, или закрыть двери для транснационального движения людей.
Не все плохо с разнообразием как социальным образованием. Уважение к другой культуре — это уже добродетель. Во многих случаях диаспоры играют положительную роль в межгосударственных отношениях и, путем перекрестного оплодотворения — во взаимообогащении культур.
Кроме того, автор не лишен сочувствия к иммигрантам и беженцам; он является одним из них. Но восхваление преимуществ разнообразия является скорее вопросом политической корректности или целесообразности, а не трезвого анализа или глубоких убеждений.
Речь идет не о «все или ничего», а о мере. Все сводится к вопросу о том, что французский гуманист, писатель и философ Альбер Камю (1951) вместил в два слова: «mesure et démesure – мера и чрезмерность» (Romaniuk 2012: 7). Что такое в этом случае mesure будет темой следующей главы.
В поисках оптимального решения социально-экономической загадки западного мира. Чтобы разгадать демографический ребус современного мира, в частности, западного, нужно пересмотреть свое отношение к нескольким вещам.
Во-первых, нам нужно сдержать популистов, которые утверждают, что большое население и его рост являются именно той силой, которая двигает экономику вперед и олицетворяет могущество страны на международной арене. Западные страны никак не смогут сравниться размером населения с демографическими гигантами Китаем и Индией с их 1,4 и 1,3 млрд. жителей, соответственно (2014).
Эти две страны вместе составляют почти 40% населения мира (7 млрд., 2014). Африка с ее 1,1 млрд., как ожидается, к 2050 году увеличит свое население до 2,4 млрд. При этом львиная доля прироста придется на Африку южнее Сахары, где он составляет 2-3% в год (Romaniuk 2011).
Для сравнения, население Европы в целом (вместе с Россией) постепенно сокращается в общей массе жителей Земли – с 22% в 1950-м до 10% в 2014 году и по прогнозам ООН к 2050 году упадет ниже 8% (в среднем варианте).
Население Европы, которое в 1965 году было вдвое больше африканского, в 2025 году должно составить лишь половину от него. Еще до середины века Нигерия догонит США, а Эфиопия обгонит Россию. То, что верно с точки зрения демографии, справедливо и для экономики. Европейский Союз отступает с позиций одного из лидеров экономики. За сто лет его ВВП снизился с 40% мирового производственного потенциала (1900) до 25% (2000), и, как ожидается, упадет до 10% еще до 2050 года.
Поэтому изучающий геополитику не может игнорировать глобальный демографический и экономический контекст и тектонические сдвиги.
«Революционные демографические изменения, которые переживает мир, сказываются на почти всех аспектах человеческой жизни. Игнорирование этих весомых последствий и невнесение нужных корректив в меняющиеся демографические ландшафты существенно повлияет на благосостояние общества», заявляет проницательный наблюдатель за демографической ситуацией на планете, бывший директор отдела народонаселения ООН Джосеф Чами (2015b).
Сейчас широко обсуждается миграция. Иммиграция, без сомнения, играет свою роль и важна как для стран происхождения, так и для стран, принимающих мигрантов, как это убедительно показали авторы исследования «Эра миграции» (The Age of Migration, Castles et al., 2015). Хотя иммиграция не решает всех наших социальных и экономических проблем, она может стать частью решения.
Либеральное общество по своему характеру не может быть закрытым. Что же касается иммиграции, позвольте напомнить слова бельгийско-канадского демографа Андре Люкса на вышеупомянутом симпозиуме:
«Все большее значение иммиграции с точки зрения демографии, экономики и социального состава требует более глубокого изучения этого аспекта нашей нынешней и будущей жизни общества. Миграцией не стоит манипулировать с краткосрочных конъюнктурных соображений; она требует долгосрочного подхода на основе четкого видения того типа общества, которое хотим построить, с его идентичностью. Не решая этой проблемы, боясь разрушить те или иные табу, мы, возможно, прокладываем путь к все более «искусственной» Канаде (Lux 1996:321)».
Что касается материального богатства, то мир западный, в частности, уже достиг достаточно высокого уровня, чтобы отныне уделять больше внимания вопросам качества жизни, включая вопросы внутренней социальной гармонии, а также внутренней и внешней безопасности.
Кроме того, мы должны прекратить романтизировать миф и образ мигранта. Человек — животное атавистическое, глубоко привязанное к своим корням, к месту рождения. Навечно уходить в далекие края, оставляя позади любимых и близких, стирая воспоминания детства, – это болезненный опыт, который омрачает всю жизнь независимо от того, насколько красивыми оказываются новые места.
Иммиграция может не быть таким уж важным фактором экономического роста (определенного в категориях обогащения на душу населения), как это часто утверждают (см., например, Francis 1982). Послевоенные Япония и Германия – хорошие примеры.
Эти страны восстали из пепла Второй мировой войны, чтобы стать мировыми экономическими державами; их города были сравнены с землей, а человеческие ресурсы крайне истощены, в то время как миллионы немецких солдат погибли или находились в плену в течение еще не одного года после войны, особенно в Советском Союзе.
Между тем миллионы этнических немцев, изгнанных Советской армией с восточных территорий, которые они занимали, хлынули в Западную Германию, находившуюся под значительно более щадящей оккупацией союзников. Кроме того, то, что в то время оставалось от немецкой промышленности после войны, было демонтировано и вывезено в СССР.
Не был и план Маршала – хотя для разрушенной Европы он олицетворил американскую политическую мудрость и щедрость — значительным фактором немецкого экономического чуда, Wirtschaftswunder. Таким фактором, в условиях искусного управления страной в целом, стала денежная реформа 1948 года.
И уже позже прибыли иммигранты по программе Gastarbeiter (дословно гость-рабочий) – сначала из Южной Италии, а затем из Турции и многих других южных стран. Они были особым типом гостей, потому что с тех пор уже не покидали Германию, не поддались даже на щедрую денежную компенсацию, призванную способствовать репатриации. В это время на Дальнем Востоке происходило японское экономическое чудо, без каких иммигрантов вообще.
Но зачем обращаться к этим или подобным историческим прецедентам, когда такие авторитетные органы, как экономический совет Канады приходят к выводу, что высшие уровни иммиграции, если и имеют какой-то эффект на душу населения, то весьма незначительный (1991). Экономисты — назовем хотя бы Дантона и Спенсера (2003) – пришли к аналогичным выводам. Однако восхваление добродетелей иммиграции продолжается без остановки.
Ведущий канадский демограф Жак Анрипен сардонически напоминал (2011: 55): «И что же? Это не помешало почти всем политическим бардам в течение двух десятилетий внушать нам, что Канада по экономическим причинам нуждается в большом количестве иммигрантов». К тому же, экономические преимущества иммиграции, если они есть, надо сопоставлять с потенциальными экологическими и социальными потерями. Но мы вернемся к этому вопросу позже.
Автор: Анатолий Романюк, профессор, Университет Альберты г. Оттава, Канада
Оригинал статьи напечатан в научном журнале Canadian Studies in Population (Канадские демографические студии) 44, № 3-4 (осень/зима 2017) под названием Stationary population, immigration, social cohesion, and national identity: What are the links and the policy implications? With special attention to Canada, a demographer’s point of view. Перевод на украинский Сергея Сингаевского; перепечатка – по разрешению владельца прав (https://is.gd/cspjournal; cspeditr@ualberta.ca).
Источник: Журнал «Демография и социальная экономика»
Перевод: BusinessForecast.by
При использовании любых материалов активная индексируемая гиперссылка на сайт BusinessForecast.by обязательна.